Понимаю, что подобное утверждение могут истолковать превратно, объяснив его нашими личными отношениями, которые всем известны. Просидев в школьную пору за одной партой, мы, по существу, никогда не прерывали наших человеческих связей, так что счет идет на десятилетия. Не стану уверять, что это не имеет значения. Но я слишком уважаю актера Игоря Костолевского, его трепетное отношение к сцене, лишенное любой пошлости, его интеллигентскую рефлексию, которая заставляет сомневаться в успехе даже при всеобщем его признании, чтобы восхвалять его беспричинно. В спектакле режиссера А. Шульева Костолевский острее других сотоварищей по сцене почувствовал фантасмагорическую природу дарования Вампилова, способного любой житейский анекдот чудесным образом освободить от натуралистических обременений, предложив свободное и причудливое развитие сюжета. А сюжет «Старшего сына» плохо укладывается в житейскую логику. И в прежние советские, а уж тем более в нынешние капиталистические времена мало кто готов был признаться первому встречному в том, что он два с лишним десятка лет тому назад согрешил с юной барышней, и поэтому – гипотетически – мог оставить ее, как говорили в старину, в интересном положении. Да и в дом посреди ночи никто не пустит двух молодых мужчин, оказавшихся без ночлега в предместье из-за того, что опоздали на последнюю электричку. И уж точно, никто так легко не поверит в то, что один из пришедших, студент по фамилии Бусыгин, – старший сын хозяина квартиры, о котором он забыл думать и вспомнил только после этой встречи.
Вовсе не случайно в спутнике Бусыгина Сильве угадывается гоголевский Кочкарев, а за ним – черт во всей загадочной непредсказуемой гремучести поступков. В простом анекдоте, рассказанном Вампиловым, проступает эта дьявольщина фантастических событий, где одна ложь преследует другую и, в конечном счете, оказывается важнее правды. И нужно преодолеть эту дьявольщину не плоским утверждением, что черта не существует, а напомнить окружающим, что дьявол это всего лишь падший ангел, с которым можно вступить в борьбу и победить. Победить любовью, которой в этой истории недостает всем участникам. И тогда обывательская жизнь, подверженная здравому смыслу, взрывается волшебной феерией, посрамляющей этот самый здравый смысл. Здравомыслие же оказывается равным чертовщине.
Герой Костолевского живет в пограничье между реальностью и вымыслом. Сарафанов, для которого великая классическая музыка и есть высшее бытие, пытается убедить себя и всех вокруг, что служит ей верой и правдой. Он сочиняет легенду для соседей и домашних, но кажется, он верит ей больше остальных. Тем более что ни для кого не секрет, его кларнет звучит вовсе не в филармонических залах. Но он верит в успех своего обмана. Не случайно Сарафанов появляется на сцене в пальто середины прошлого века, под которым видны смокинг с бабочкой, положенный концертирующим артистам симфонических или камерных оркестров. Коротковатые брюки делают его фигуру чуть комичной. Но только едва, ибо и эта небрежность свидетельствует о его погруженности в высокие материи, которые не оставляют места бытовым пустякам. В летящей фигуре Сарафанова – Костолевского есть что-то от черкасовского Паганеля из старого довоенного фильма «Дети капитана Гранта». Он чудак, способный при этом на поступки, на которые не отважатся окружающие его люди.
Удивительным образом И. Костолевский словно освобождается от груза профессиональных приемов и приспособлений, накопленных годами. Они никуда не делись, разумеется, но растворились в пленительной ткани сценической жизни его героя. Он выходит на сцену с такой внутренней горячностью чувств, с такой готовностью воспарить над прозаическим существованием, с такой открытостью к любым поворотам событий, что для всего этого мало профессиональных навыков мастера, полвека работающего в театре и кинематографе. Для таких ролей нужны глубокие человеческие переживания, драматический жизненный опыт, и только это позволяет наполнить сценическое пространство вокруг себя всепобеждающей любовью. Любовью, которая выше всего на свете.
В любви нуждаются все герои пьесы. Настоящие и мнимые дети Сарафанова – Бусыгин (А. Дякин), Нина (П. Лазарева), младший Васенька (С. Кардашев), сохнущий по их соседке Макарской (Ю. Соломатина), игривой даме бальзаковского возраста... Их любовь земна и полна плотских искушений. И только у Сарафанова-старшего любовь к детям волшебно свободна от эгоизма. Она самозабвенна, полна самоотречения, растворена в других, самых близких ему людях. И вовсе не старческое желание движет им, когда он, собрав вокруг себя Нину, Бусыгина и Васеньку, произнесет выстраданное: «Вы все мои дети...» В этот момент понимаешь, строки Б. Пастернака вовсе не поэтическое преувеличение – игра отступает перед подлинностью самопожертвования, искусство уступает почве и судьбе.
Михаил Швыдкой, «Российская газета»
