Фокус на человеке, любовь и сочувствие к нему

Одно из самых загадочных понятий физики (и философии) – время. С одной стороны – условность, придуманная человечеством, но с каким упорством изобретались разными народами и цивилизациями способы измерения этого неуловимого понятия. С другой – неумолимая сила, страшнее силы атома, ибо даже иллюзии укрощения достигнуть не выходит. Бежит исподволь, но обрушивается всей тяжестью без предупреждения. У каждого своё, личное, лучше всего различимое со стороны: редкое мужество необходимо, чтобы смотреть на эту стихию, не опуская взгляд ни на миг.

Комедии по многовековой привычке так и норовят назвать «лёгким», а то и «низким» жанром. Сегодня, когда мультижанровость не прихоть и не эксперимент, а нечто само собой проявляющееся и присущее театру, да и культуре в целом. На русский психологический театр очень сильно повлияла драматургия Чехова, а он приучил режиссёров, что истинные помыслы героев заключены между репликами. Если у Мольера в случае, если персонаж сказал не то, что он думает, непременно следует истинная мысль с ремаркой «в сторону», то у Чехова (и после) трактовка помыслов остаётся на режиссёре. Что, впрочем, не мешает ставить сегодня пьесы, написанные тогда, когда фигуры режиссёра в театре, по сути, не существовало.

В театре Маяковского поставили «Школу жён» Жан-Батиста Мольера. В переводе Дмитрия Быкова пьеса сохранила живость и ощущение актуальности, когда-то, вероятно, присущее оригиналу. Забавно слышать некоторые упрёки в скабрезности или «уличности» рифм сейчас, ибо то же, что сегодня адресуют переводу, в 17 веке говорили про саму пьесу. Автор тогда даже написал одноактную «Критику "Школы Жён"» на основе обсуждений его произведения. Поэтический текст не режет слух своей чужеродностью, он – одно из предлагаемых обстоятельств. Режиссёр Миндаугас Карбаускис развернул классическую комедию воспитания так, что за амплуа оказался спрятан человек. Пожалуй, если предпринять робкую попытку как-то описать феномен литовского русского психологического театра, то именно фокус на человеке, любовь и сочувствие к нему, каким бы он ни был, как бы ни ошибался, можно назвать неотъемлемой чертой. Впрочем, что не мешает искренне смеяться, ибо «Школа» — превосходная умная комедия.

Действие, полное очаровывающих сценических условностей и психологического натурализма, происходит на наклонённой к залу плоскости из неярко-белых досок, то цельном и угрожающе накатывающейся на зал, то разделяющейся на три отдельные фурки, утягивающие персонажей, пока сверху не опустится стена с тремя дверными проёмами и круглым окошком — своего рода дань уважения классицизму и в тоже время парафраз круглого окна романской церкви. Пространство продумывал Марголин Зиновий, свет сочинял Александр Мустонен. Полина Шульева написала оригинальный саундрек, естественно гармонирующий и с текстом, и с оформлением, так что порою кажется, что звук порождён движением артиста или декорации.

Режиссёрский театр — это, в том числе, искусство вычитывания текста таким образом, что якобы проходная реплика изменит принятую трактовку характера или поворота сюжета. Арнольф у Мольера при первом прочтении близок к комическому старику, мешающему влюблённым, но терпящему унизительное поражение. Арнольф Анатолия Лобоцкого, как неожиданно оказывается очевивидно из того же текста, сам мог бы быть героем: он явно способен привлечь женщин сам по себе, но ещё и капиталом обладает, а как мы знаем из других пьес, правильный герой беден только до последнего действия, где он оказывается или переодетым дворянином, или обладателем наследства, или, на худой конец, щедрой благодарности попавшего в беду богача. Но его подводит рассеянность: он не замечает течения времени. Щегольские ботинки с вызывающе-модной красной подошвой и вышитый сюртук (художник по костюмам – Мария Данилова) хоть и идут ему, но уже напоминают стремление за модой угнаться, а не естественное облачение. Это подчёркнуто сходством фасонов у всех, кроме главного героя, которому нет нужды быть модным – он молод. Орас в исполнении Станислава Кардашева горяч, дерзок и кристально искренен в своей любви, безо всяких тайных мотивов и с благородством, единственным, что удерживает от совсем безрассудных поступков.

Антагонисты необычайно похожи, но что у одного пылание – у другого безумие, желание угодить девушке в одном случае превращается в строительство золотой клетки, другой же клетку распахивает, обещая свободу. Один готов на мезальянс, другой – пойти против воли отца. И воспитанница Арнольфа Агнеса (Наталья Палагушкина) оказывается между двух поклонников. Но юридическая и фактическая беззащитность женщины способствовала тому, что свои невинность и наивность она обратила в своё оружие. Мужская логика заставила её опекуна верить, что возможно вырастить себе покорную жену, несмотря на его убеждённость в том, что коварство – что-то неотъемлемо женское. Впрочем, подобный выверт сознания по-прежнему свойственен мужчинам: с одной стороны, они демонизируют женщин, с другой – категорически не воспринимают всерьёз.

Катарсис не положен комедиям, впрочем, «Школа жён» его и не провоцирует: это слишком грубое слово. Как назвать то, что способен почувствовать человек, на глазах которого кто-то осознал неумолимость времени и жестокость любви? Это ни в коем случае не «трагедия маленького человека». Любой мал перед временем, и каждый рискует вдруг обнаружить, что камень возмездия и серебряная трость вдруг превратились в сетчатую авоську и трость, помогающую доползти до дверного проёма, в котором — свет.

Оригинал статьи