Свобода и необходимость

«РУССКИЙ РОМАН» МИНДАУГАСА КАРБАУСКИСА В МАЯКОВКЕ



Новый спектакль Миндаугаса Карбаускиса — очередной плод альянса худрука Маяковки с Марюсом Ивашкявичюсом. Двое литовцев, режиссер и драматург, ценят друг у друга юмор, мягкость интонации, поэтичность, штучки и шуточки «от театра», воодушевляющий пафос и столь же воодушевляющее его снижение. Оба принадлежат к одному поколению, оба погружены в русскую культуру: обаятельный и строгий Карбаускис — выученик гитисовской школы и выпускник курса Петра Фоменко, лукавый Ивашкявичюс — космополит и патриот в одном лице, всегда интересовавшийся геополитикой и миссией нации.

«Русский роман» посвящен Льву Толстому и порождениям его разума и сердца — от семьи (трактуемой в широком смысле — в нее у Ивашкявичюса входят и Чертков, и доктор Душан, и баба Аксинья) до романных героев во главе с Анной Карениной. Вихревые потоки пьесы и большого, в три с половиной часа, густонаселенного ансамблевого спектакля складываются, впрочем, не столько вокруг столпа русской литературы, сколько вокруг его супруги, выдающимся образом сыгранной Евгенией Симоновой, — да еще вокруг еле уловимой материи, образующейся из остатков идей, хлопот и нелепиц вековой давности. Сценическое повествование разбито на небольшие главки, выхватывающие в лирическом или анекдотическом измерении одну из больших глав жизни великих: «Тепло», «Боль», «Седло», «Свадьба», «Бессмертие» — субтитры с названиями эпизодов спектакля зритель видит на небольшом экране.

Найдя верный тон, то приближающий героев к нам, сегодняшним, то ироничный и препятствующий возможному зрительскому амикошонству («Что, думаете, они такие же, как мы? — будто бы говорят публике режиссер с драматургом. — Не тут-то было!»), сочинители спектакля двигаются внутри каждого эпизода разнообразно и не без озорства. Между собой главки «Русского романа» склеены музыкой постоянного соавтора Карбаускиса, композитора Гиедрюса Пускунигиса, — и остинатным присутствием Софьи Андреевны, сыгранной Симоновой женщиной неординарной и по-настоящему живой, во всей сложности своего характера. Там, где в пьесе — искусство литературной репризы, мастерски сцепленных времен и переклички голосов вполне в духе Стоппарда, в спектакле Карбаускиса — живая плоть интонации, жеста, баловства и, конечно, патетики. Текст и артистическая энергия здесь сошлись как надо: две роли Татьяны Орловой, замечательно сыгравшей яснополянскую крестьянку Аксинью и ловкого хлыща Черткова, реактивная Кити Веры Панфиловой, Сергей Удовик в трех ипостасях — все это не что иное, как чистая театральная радость, которую Карбаускис всегда умел добывать в непростых трениях с самым разнообразным литературным (и не только) материалом.



«Русский роман» — в прямом смысле слова «спектакль с колоннами»: художник Сергей Бархин поместил на сцену стог сена, белую кафельную печь, венские стулья, стол с раздвижной серединой, а в качестве задника — уходящие ввысь колонны, гипнотически красивые в мерцающем голубом свете Игоря Капустина. В этом торжественном и как будто «знаковом» обрамлении тело спектакля живет своей жизнью: как Ивашкявичюс угадывает — и стилизаторски, и театрально, и содержательно — существо разговора, так Карбаускис, не оглядываясь на внешний, словно его не касающийся, контекст, схватывает игривый и печальный тон — попутно балуя благодарных зрителей талантом высекать мягкое обаяние из сущих пустяков. В конце концов понимаешь, что махина «Русского романа» сводится к острому разговору о чем-то совершенно неклассическом — о судьбе человека, нарушавшего общепринятые конвенции буквально на каждом шагу. Вслед за удовольствием от театра — бесхитростного, ни единой конвенции не нарушившего — приходит меланхолическое послевкусие, замешенное на ностальгии по свободе Толстого — и на острой к ней зависти.

Кристина Матвиенко, «Colta»

Оригинальный адрес статьи