– Светлана Владимировна, вы ведете какую-то очень насыщенную жизнь, даже летом, когда сезон закрыт, и, казалось бы, можно отдохнуть, вы всегда едете на один фестиваль, на другой. Этим летом вы были в Ессентуках на «Хрустальном источнике». Откуда сил у вас столько и, самое главное, желания?
– Во-первых, я разъездной человек с юности. С Сашей моим мы всегда ездили, и я без гастролей жизнь свою не представляю. Во-вторых, новый город, новые люди, новые встречи, мне всегда это бывает очень интересно. Сейчас, конечно, возраст говорит мне, давай-ка, стоп, посиди на месте. Но я думаю, что все равно стоп придет когда-нибудь обязательно, а пока ноги носят и есть силы, буду ездить.
– Я мало знаю актрис вашего возраста, кто был бы так востребован сейчас. За последнее время у вас были роли в двух значительных картинах, «Мешок без дна» Рустама Хамдамова и «Ван Гоги» Сергея Ливнева. В театре вы много заняты и работаете с молодыми режиссерами. Откуда у вас эта способность находить общий язык с нынешним днем?
– Я не знаю, чем объяснить такую мою востребованность. Для меня это парадоксально, потому что в молодости у меня этого не было. Я была задвинута на край. Не в театре, в театре я смолоду много игралаи прекрасные роли, в кино. Особенно на фоне моего мужа Саши, у которого была изумительная судьба в кино. Я всегда говорила, Санька, тебе жизнь подносит все на блюдечке с голубой каемочкой. Я не помню случая, чтобы он терпел на кинопробах фиаско. Меня пробовали без конца, но безрезультатно. Все время было атанде. Пока не произошла важная встреча с Эльдаром Рязановым. Рязанов дал мне дорогу в кино, он мой крестный отец. А сейчасда, все время приглашают. Я не понимаю, что за метаморфоза произошла со мной.
– Сейчас не пробуют уже?
– Сейчас нет. Сейчас без проб.
– Хочу поговорить о фильме«Ван Гоги», за работу в котором зрители выдвинули вас на премию «Звезда Театрала»в номинации «Лучшая роль театральной актрисы в кино»…
– Надо же, вот не знала даже! Ну, там же у меня маленькая работа.
– Маленькая, но невероятно тонкая, филигранная просто.
– Вот и съемочная группа мне тоже столько комплиментов наговорила. Я даже не понимала, за что они меня так хвалят. Там поразительная вещь произошла. Когда я прочла материал, и мы стали репетировать с Лешей Серебряковым, я как-то была рядом с образом (это чисто актерская кухня). А когда ты не в образе, а рядом с ним – это всегда «мимо сада». А потом в какой-то момент у меня сердце екнуло, пошли слезы, трепет душевный, и как-то все это легло на образ. И Алеша Серебряков заиграл по-другому, чем репетировал, и все были очень рады тому, как получилось. Я не была до этого знакома с Ливневым Сережей, мне было приятно, что он меня позвал.
Съемки проходили в Риге, а с Ригой у меня молодость связана и начало романа Сашей. Вообще это прелестный совершенно город. Я получила удовольствие. Сценарий чудный, такая понятная жизненная история. Так много примеров этому - когда сложившиеся родители и дети, на которых природа отдохнула. Ведь в этом же трагедия героя Леши Серебрякова. Когда сын или дочь видят, что они даже близко не могут подойти к тому, что создал отец или мать, это всегда драма.
– Ваш сын успешный актер, тем не менее, у вас никогда на этой почве не возникало драматических моментов?
– Ну что вы! У меня природа не отдохнула! У меня сын герой. У меня внучка потрясающая. У меня все в порядке с этим. Но когда природа отдыхает на детях, то возникает проблема. Они страдают. Не все же такие, как Андрюша Миронов у своей мамы.
– Известно, что изначально сценарий фильма был написан про мать и сына, но режиссер не смог найти исполнительницу. Актриса, которую хотел он снимать, не захотела играть съедаемую болезнью женщину, не захотела выглядеть некрасиво на экране. Тогда мать пришлось заменить на отца, которого прекрасно сыграл Даниэль Ольбрыхский. Если бы вам предложили роль женщины, страдающей болезнью Паркинсона, деменцией, вы бы согласились?
– Да. Потому что мне кажется, это очень интересная работа. Сейчас мне предложили две роли – обе женщины с деменцией. Я думаю о том, что как сыграть и то и то, и не повториться. Я никогда не боялась выглядеть некрасивой или старой. Ничего не делала со своим лицом и не считаю это нужным.
– Роль, где нужно много текста учить, вас тоже не пугает сейчас?
– Нет, тьфу-тьфу, пока я с этим справляюсь. Хотя я знаю, что некоторые актеры держат в ухе наушник, и им туда роль подсказывают. Но я пока помню. И в театре даже некоторым подсказываю текст.
– Меня потрясла ваша работа в фильме Хамдамова «Мешок без дна». Очень неожиданное такое ваше существование в картине, которая сама по себе совершено загадочная и невероятная.
– Это событие моей жизни. Удивительно, столько лет мне, и уже жизнь в закате, и вдруг такие события как встреча с Рустамом. Он для меня человек Возрождения. Он эрудит, и о чем бы вы ни стали с ним говорить, о любой области искусства, он во всем сведущ, он на все имеет очень интересную точку зрения. Этот фильм – это абсолютно авторское кино, там нет оператора, художника, никого нет, там все – он.
– Он сам стоял за камерой?
– Да. Он стоял за оператором, смотрел, что тот делает, как он выставляет свет, какой он кадр делает. Ни одной секунды он не пропускал. Операторская работа -целиком его. Там есть кадры – поле, по нему идут два опричника, несут часть кареты и потом ее оставляют, и она стоит посреди поля со снопами. Объяснить это невозможно, но это производит завораживающее впечатление. Так же как это озеро с зеркальной гладью. Мой брат (Николай Немоляев), оператор, который входит в десятку лучших операторов страны, когда мы сели с ним смотреть черновой материал, он говорит, боже мой, я не понимаю, как вы это сняли -половина озера серебряная, половина черная. А мишки шишкинские, которые вышли из леса и пошли! Я была в потрясении. Так увидеть привычную картинку. Шишкин, он давно на конфетах уже, для всех это бумажка просто. Это же все увидеть надо. Я вообще считаю, что Хамдамов непризнанный пока гений.
– И как же работалось с гением?
– Очень интересно. Я работала не как всегда, совершенно не по системе. Он говорил, сделайте так, Света, а теперь так. Сейчас скажите, как Бетт Девис, а теперь скажите, как лягушка, растяните звук. Я лежала на медвежьей шкуре и в какой-то момент ногу вверх подняла, он говорит, вот, оставьте так. Это же не по Станиславскому, когда нужно понять, что хочет персонаж, что ему надо. Я считаю, что это моя победа над собой. Я же абсолютно реалистическая актриса, традиционная, психологической школы нашего русского театра, не модернового. А тут я отделилась от себя.
– Представляю. И что, этот выход из зоны комфорта, как он вам давался?
– Мне было легко, потому что мне было интересно. Если бы мне было неинтересно, это кончилось бы конфликтом. Потому что я выполняла задачи, которые не понимала. Но так как меня все это интриговало, то я была ему послушна без конца. Ему нужна была такая артистка, как я, которая была с ним на одной волне.
– Как он это угадал в вас, что вы будете на его волне?
– Мы знали друг друга давно. Он знал, что ему не надо спорщика, который будет задавать вопросы, а зачем, а почему. И вот я оказалась таким субъектом.Мы снимали в Кусково, в музее божественном восемнадцатого века, который сохранился. Входишь, и там, в огромном роскошном зале, стоят стулья советские. Для концертов, для лекций. И приходит Рустам и закрывает их материей, получаются как будто бы вершины айсбергов. И возникает волшебное преобразование этого интерьера. И ты понимаешь, что даже не надо задавать вопросов, почему так, ты воспринимаешь это как данность.
– Финальная сцена, где вы идете на лыжах, вам это тоже было интересно попробовать?
– Он мне вдруг звонит и говорит: «Завтра мы снимаемся в Тимирязевской академии. Там парк огромный, ты встанешь на лыжи, мне нужна концовка, на ней пойдут титры». Я говорю: «Хорошо, только оденьте меня тепло». В общем, меня одели… Причем он такой дотошный, когда я играла в платье с корсетом, он требовал от меня талию. Я задыхалась, мне было тяжело, меня затягивали, как черт знает что. Я говорю, да я же старая тетка, Рустам! У меня той талии, которая когда-то была, уже нет, возраст у меня талию съел! Нет, он все-таки меня затягивал старым корсетом девятнадцатого века. И чулки на мне были надеты старинные, которые были все в дырах, и после каждой съемки их зашивали. Нижнее белье из батиста. Таких материй сейчас нет. Я говорю, зачем? Юбка длинная сверху, потом платье, потом стеклярус, не видно же ничего. Нет, это должно быть так, как есть. Мне даже жалко было. Это же музейные вещи.
– Фантастика. Это же все надо было где-то найти.
– Все антикварное, все старинное. Также он мне нашел этот салоп старинный бархатный, эту шляпу, кружева черные. И лыжи старые. Я думала, не пройду. В школе последний раз на лыжах стояла. Самое потрясающее, когда я пошла, и начали снимать, пошел снег крупными красивыми хлопьями и залаяла собака вдалеке. В картине, если вы помните, я говорю князю: «Ваша мать собака, ваша мать стала собакой». И вдруг залаяла собака в конце аллеи, это вообще было не предусмотрено, откуда она там взялась. Меня это потрясло. Мистическая ситуация. Я думаю, этот фильм неоцененный. Как картины импрессионистов в свое время. Мне кажется, у него будет будущее.
– Светлана Владимировна, в театре что-то новое планируете репетировать?
– Пока нового ничего у меня нет, но я не страдаю. У меня очень много спектаклей в репертуаре пока. «Бешеные деньги», которые к юбилею моему вышли, такой подарок мне театр сделал, «Таланты и поклонники», «Кант», «Плоды просвещения», и два старых спектакля Арцибашева – «Мертвые души» и «Женитьба». Мне бы с этим справиться.
– В какой из ваших ролей вы продолжаете развиваться, меняться?
– В «Бешеных деньгах» я чувствую, что меняюсь, приобретаю, расту. Так же, как в «Талантах и поклонниках», какое-то развитие вперед идет. Это только мне заметно. Знаете, для актера один шажок, хоть на йоту, это уже победа. Я ортодоксальна в этом, я считаю, что все мизансцены должна выполнить. Ведь мизансцена искалась в течение репетиций, она прошла отбор и она важна. Хочешь, не хочешь, а выполнять надо. Когда актеры начинают отходить, текст менять, спектакль начинает разваливаться. Актер живой человек, ему надоедает, ему хочется чего-то нового.
– А вам не хочется?
– Мне тоже хочется, но я считаю, что самые главные изменения – психологические, внутренние. Надо найти что-то новое в себе, а не менять структуру спектакля, которая выстроена. Это очень сложно. Мне кажется, что в «Талантах» и в «Бешеных деньгах» у меня это получается. Немножечко все стоит в «Канте» и в «Плодах просвещения». Но там характерные роли – и монашка, и кухарка. Я думаю из-за этого. А тут психологическая внутренняя жизнь. И у той, и у другой женщины. Разные ипостаси материнской любви.
Гениальные авторы, они таинственные, что-то в тебе все время открывают. Домну Пантелевну в «Талантах» – и это заслуга Карбаускиса – я играю иначе, не как привыкли, разбитную бабенку такую. Важно не то, что она озорная, хулиганистая, а то, что она очень тяжело живет. Там же все написано у Островского. «Как ни кинь, жизнь-то наша с тобой не сладка» – это та тема, которой она живет, борьба с нищетой. Я пошла от этого. Поэтому можно ее оправдать, что она дочку посылает на адюльтер.
– Спектакль «Бешеные деньги» поставил Анатолий Шульев, тридцатилетний режиссер. Вы легко молодых понимаете?
– Легко, когда мы на одной волне. Он мог ошибаться, и я с чем-то не соглашаться, но мы были на одной волне. Особенно мне нравилось то, что он предлагал моей внучке Полине на репетициях. Совершенно неожиданные вещи. Какие-то куклы поставил на сцене, какую-то юлу ей дал. Лидия, она полуребенок еще. Полуребенок, который постепенно превращается в хищницу. Но у нее атрибуты детства еще. И мать воспринимает ее как куклу. Это Шульев такое решение предложил. И мне это так понравилось. Полина сразу схватила эту юлу и стала с ней прыгать, скакать, как на лошади. Это меня поразило, как она быстро это присвоила.
– У вас же с Полиной очень близкие отношения.
– Очень.
– Много ли у вас точек пересечения, или все-таки вы ощущаете, что она человек совсем другого века, другого времени?
– Конечно, она человек другого времени, но все те ценности и постулаты, которые во мне существуют, в ней есть. Мы одной породы. Она все это понимает и воспринимает так же, как я, поэтому нам легко друг с другом. Отрыва нет. Она только радует меня. Умна, начитанна, образованна, и ее поведение очень тактичное. У нее есть проявления тонкие, удивительные, которые дают мне такое асаже. Потому что я очень импульсивная, я могу в порыве не так что-то сделать.
– Вы ходите в другие театры, Светлана Владимировна?
– Почти не хожу. Я видела такой театр, я в таком театре работала и была связана с такими режиссерами и такими актерами, у меня так высока планка, что я имею право сказать, что сейчас в театре такой высоты нет. Когда вижу какую-то рекламу, я уже сразу понимаю, что мне это не интересно. Раньше, если вышел хороший спектакль в Вахтанговском, у Любимова, у Эфроса, у нас или во МХАТе – все об этом знали и сразу же шли. А сейчас я даже не знаю, что смотреть-то. Правда, в Ваханговский давно хочу прийти, но по времени мы не совпадаем. Я видела «Пристань» и мне нравится Туминас ужасно.
– Театр Маяковского тоже сильно изменился, вы по-прежнему его считаете домом?
– Да, я чувствую себя дома. Я же шестьдесят лет в нем. Я никогда не меняла его и никогда бы не поменяла. Для кого-то, может, счастье скакать по разным местам, они в этом видят смысл существования, я могу это понять. Увидеть новое, по другим законам попробовать существовать. Для меня нет. Я люблю свой театр, для меня лишиться его немыслимо. Невозможно. Равносильно гибели.
– Бывает, что не хочется идти играть спектакль?
– Ну, конечно, когда плохо себя чувствуешь или когда переизбыток работы, устаешь. Это я списываю на возраст. Раньше такого не было. В молодости у нас с Сашей была присказка «скорей бы ночь прошла и снова за работу». В любой массовке, куда угодно, лишь бы в театр. Потом мы повзрослели, стали играть много, сложные роли, которые были как подвиг. Тогда уже мы иронично говорили «скорей бы ночь прошла и снова за работу».
Я никогда не забуду сакраментальную фразу, которую мне сказал Штраух. Никогда. В 1970 году я сыграла премьеру «Трамвай Желание». Все было как в тумане. Утром я проснулась, и первый звонок был от Максима Максимовича Штрауха, народного СССР, гениального артиста, очень интересного человека, который сказал: «Я тебя поздравляю, но теперь ВСЕ ЭТО тебе надо будет играть». Я тогда не поняла этой фразы. Но потом каждый раз, приходя играть Бланш, я вспоминала его слова. И 24 года ВСЕ ЭТО я играла, обливаясь слезами четыре часа подряд и заканчивая в полуобморочном состоянии. И каждый раз я думала, боже мой, с высоты своего опыта он понял, на что я себя обрекла.
– Он же жил в этой квартире до вас, если не ошибаюсь.
– Да. Это была его квартира. Он был главный актер театра. Наследников у него не было, только сестра. Он умер, и квартира отошла театру.
– Вы на машине в театр ездите или пешком ходите?
– Еще Арцибашев завел такое правило в театре, чтобы народных артистов возить. И Карбаускис это перенял у него. При Гончарове этого не было. После «Трамвая Желания» мы еще здесь не жили, я ехала домой на Юго-Запад в метро. Когда сюда переехали, то с Сашей ходили пешком все время. А как машину дали, стали ездить.
– А просто гулять любите, по бульварам, по Тверской?
– Я люблю да, я гуляю. Без Саши мне одиноко очень. Я не могу находиться дома одна, когда у меня нет какого-то дела. К телевизору я спокойно отношусь, особенно теперь, когда показывают одни бесконечные сплетни. Когда я свободна, я люблю ходить. У меня любимый маршрут до сада «Эрмитаж», до Дмитровки, до Камергерского, до Театра Наций, к Петровскому монастырю, к Трубной площади, это все близко. Или иду к Бронным, к Патриаршим. Особенно, если погода хорошая. Хожу, гуляю и радуюсь тому, как красиво стало. Столько деревьев в фонарях, и мне нравятся вот эти потолки, которые светятся.
– Отдыхать вы умеете, Светлана Владимировна?
– Да, умею. С Сашей мы любили путешествовать, особенно ездить недалеко от дачи нашей. Именины сердца – сесть в машину, взять бутерброды с собой, термос, и поехать! Куда мы только не ездили – и Переславль-Залеский, и Ростов Великий, и Кинешма, и Калязин, и Сергиев Посад. Теперь Саши нет, я без него не езжу никуда, не умею водить машину. Но стараюсь заняться участком, цветочки сажаю, читаю – как-то так, незамысловато. Без него другая жизнь, очень многое потеряло смысл без него.
Александра Толубеева, «Театрал»
