Он для нее — живой, и время, когда западные импресарио назвали его русским Ивом Монтаном, не ушло в далекую историю. Дуэт превосходных актеров зрители почитали за свой, любимый, в них видели идеальную пару, какую они и составляли — их редко можно было встретить поодиночке. Творческая династия счастливо продолжилась: в «Ленкоме» служит сын Александр Лазарев-младший, невероятно похожий на отца, в «Маяковке» — внучка Полина Лазарева. В «Бешеных деньгах» она — взбалмошная Лидия, дочь героини Светланы Немоляевой. «Комедия одержимости» полуторавековой давности разыгрывается столь пылко и бурно, словно со сцены говорят о наших современниках.
культура: К предыдущему юбилею Вы сыграли Домну Пантелевну в «Талантах и поклонниках», поставленных худруком театра Миндаугасом Карбаускисом. Сегодня — вновь Островский, но на сей раз — с начинающим режиссером.
Немоляева: Да, Анатолий Шульев молод, но уже сделал несколько работ, на Малой сцене нашего театра идет его спектакль «Я была в доме и ждала...» по пьесе Лагарса. Трудились над Островским мы с большим интересом, у Анатолия есть нетипичные для профессии черты — сдержанность и интеллигентность. Карбаускис тоже молод. «Таланты и поклонники» — его первый спектакль как художественного руководителя Театра Маяковского, в репертуаре уже пять лет. Миндаугас тонко чувствует классику и бережно раскрывает мир автора. Сейчас такое встречается нечасто.
Я благодарна театру за новую роль — мне преподнесли замечательный юбилейный подарок. В моем возрасте — я бы назвала его трагическим — актрисы обычно доигрывают старый репертуар. Карбаускис довольно долго искал пьесу, показывал разный материал, что-то мне не очень нравилось, от чего-то отказывался он. И вдруг предложил «Бешеные деньги» Островского, особого для меня автора.
культура: Почему Вам так дорог Александр Николаевич?
Немоляева: Это русский Шекспир, замечательный драматург, любимый. Я же щепкинская, оканчивала училище при Малом театре — Доме Островского. Мы учились на его пьесах. Когда перечитала «Бешеные деньги», то была потрясена, насколько все в пьесе современно. Раньше, в годы моей молодости, сюжет не звучал столь актуально. Помню, при постановках выбрасывались фрагменты с рассуждениями о векселях, кредитах, счетах, долговой яме, банкротстве. Для нас, молодежи 60-х, они звучали как разговоры инопланетян.
культура: Однако в деньгах-то люди нуждались...
Немоляева: Да, но над людьми не властвовал золотой телец. О них не думали, как о главном. Конечно, хорошо, когда что-то появлялось, но жили духовным, ценились индивидуальности, дружба, общение, встречи. Совершенно неважно — отдельная у тебя квартира или нет, есть ли машина или стоишь за ней в очереди. Все обживали коммуналки, ездили, на чем придется. Если ночью засиживались в компании, то возвращались на молоковозе или бензовозе — кто остановится, тот и подвезет. Может, объяснение в какой-то бессребренности страны? Или я романтична и поверхностна? Но ведь в то время нельзя было купить яхту, остров, приобрести целый дом в собственное владение. Люди мечтали об отдельной квартире и ждали ее годами. Сейчас жажда богатства, одержимость роскошью, тема «бешеных денег», взявших власть над людьми, остра и злободневна. Спектакль еще не встретился с публикой, но мой опыт подсказывает, что характеры героев и их рассуждения найдут отклик.
культура: Результатом довольны?
Немоляева: Если честно, то немножко времени не хватило. Островский требует большей разработки, большей глубины. Недаром раньше долго готовили спектакли. Гончаров меньше двух лет над постановкой не работал.
культура: Вы с Александром Лазаревым служили одному театру. Начинали при Николае Охлопкове, о котором мало сейчас помнят, разве что специалисты. Пережили весь период Гончарова — обидно, что об Андрее Александровиче редко рассказывают как о замечательном режиссере, чаще пишут о его сложном характере и конфликтах с артистами. Как Вам с ними жилось в «Маяковке»?
Немоляева: Работать с такими великими режиссерами, как Охлопков и Гончаров, — большое везение и огромное счастье. Как выиграть сто тысяч по трамвайному билету. Когда поступали в театр, мы с Сашей не были знакомы, попали в труппу случайно и одновременно. На показ оба пришли как партнеры: я подыгрывала приятелю, а Саша — своей однокашнице. Он собирался возвращаться в Ленинград, откуда родом, в семью, устраиваться там в театр. У меня же длилась полоса невезения. После продолжительных съемок меня никто и никуда не брал. Осенний показ 1959 года стал результатом счастливого стечения обстоятельств и решил в нашей судьбе все. Нас взял сам Охлопков, через полгода мы с Сашей поженились и на всю жизнь остались в Театре Маяковского. Саша любил рассказывать об огромном значении этого случая. Охлопков тогда делал молодежный набор, принял несколько человек и пестовал нас, как родных детей. Может быть, потому, что своих у него никогда не было. С нами, новобранцами, Николай Павлович осуществил последний творческий рывок. Поставил изумительный спектакль «Иркутская история» на зеленую поросль: актерам только-только перевалило за двадцать — Саша Лазарев, Света Мизери, Эдик Марцевич. Это было невероятно. Тогда молодежь еще не заняла ведущие позиции, актеры «не подчинялись» возрасту персонажей, Анной Карениной и Гамлетом выходили в солидные лета. Охлопков повел театр с когортой начинающих. В то золотое время никто никому не завидовал и не ставил подножки, все много играли, работа сплачивала. Николай Павлович собрал труппу по законам амплуа, про нас говорил: «У меня 12 молодцов, и все разные». К нему на показы рвались, а он не всегда смотрел актеров, отвечая, что у него есть такие неповторимые индивидуальности, как Толя Ромашин, Игорь Охлупин, Света Немоляева.
С приходом Гончарова поменялась атмосфера в театре. Андрей Александрович всех понравившихся брал в труппу и тем самым сталкивал людей. Пошли обиды и недопонимания. Наверное, ни о чем подобном он не думал, но получалось именно так. Верен он был только Армену Джигарханяну и Наташе Гундаревой — пожалуй, других и не назову. Их он высоко ценил. У нас с Сашей при Гончарове вышла трудная жизнь. Очень трудная, но и бесконечно интересная.
культура: Его спектакли поражали современным звучанием.
Немоляева: Андрей Александрович требовал от нас непосредственной реакции на сегодняшний мир, нашего личного отклика на идущие процессы. Повторял, что не надо придумывать хромых, кривых, слепых, заикающихся — никакой характерности, предлагал обстоятельства и провоцировал нас на личные реакции. Было непросто. К тому же трудный гончаровский характер, умение обижать. Мы понимали, что он бесконечно талантлив, поэтому то, что никогда нельзя простить другому, ему прощали. Возможно, не все со мной согласятся, но считаю, что в творчестве он всегда оказывался прав. Бывало, на репетиции делаю то, что он хочет и чего добивается, а он вдруг все переворачивает с точностью до наоборот. Андрей Александрович ждал мгновенного результата. Раздражался и взрывался, если то, что ему понятно сейчас, сию же минуту не открывалось другим. Хвалил меня редко, помню только два случая, оба — в моем сердце. Он много с нами работал, мы ему порядком поднадоели, отношения стали натянутыми. В какой-то момент мы с Сашей решили уйти...
культура: Читала, что собирались к Эфросу?
Немоляева: Нет. Правда, однажды Анатолий Васильевич пригласил меня к себе в театр. Но это был не серьезный, а спонтанный и немного кокетливый разговор. Сашу звал Юрий Любимов, я думала о своем родном Малом театре. Во всяком случае, мы не остались бы на улице. Но понимали, с художником какого масштаба работаем. Человек большого дарования не бывает легким и простым.
Свой театральный дом мы не покинули, хотя из него ушли многие, полтруппы. По натуре мы с Сашей — консерваторы. Знаете, участвовала я в двух антрепризах, одна сохранилась, в другой не играю с момента ухода из жизни Миши Козакова. Любила и спектакли, и свои роли, но все равно чувствовала незнакомое место, чужую труппу, было некомфортно. И я, и Саша привыкли к своему коллективу, театру, даже к его коридорам и ступенькам, по которым ходили десятилетиями.
культура: Вы — острохарактерная, открытая актриса. Москвичка, одним словом. Александр Сергеевич — гордый герой, статный петербуржец. Разная природа таланта. А по характеру похожи?
Немоляева: По природе человеческой мы тоже противоположны. Саша — сдержанный. Я же взрывная, бесшабашная, смешливая и оптимистка. Саша многим запомнился как человек ироничный, он дружил с юмором, но оптимистом его бы не назвала. У него всегда стакан наполовину пуст, у меня — наполовину полон.
культура: В «Человеке из Ламанчи» Александр Лазарев создал блистательный образ Дон Кихота — романтика с горящими глазами. Спектакль-мюзикл оказался чрезвычайно популярен, помню толпы поклонниц около служебного входа — все поджидали Вашего мужа. Такое повышенное внимание мешало?
Немоляева: Невероятный спектакль, попасть на него было практически невозможно, на гастролях зрители разбивали окна, чтобы проникнуть в театр. Приставания поклонниц случались, конечно, как водится со всеми видными артистами, героями и красавцами. Это естественно, странно, если бы они отсутствовали. Когда признание принимало назойливый характер, бывало неприятно. Саша, как сейчас и наш сын Шура, умел держать дистанцию. Муж до конца дней не оставался без женского внимания. Он и старился красиво, не сделался опустившимся и несчастным стариком, да и ушел легко...
Меня же тоска съедает. Без него многое утратило смысл. Мы ведь все делали вместе — работали, путешествовали, бродили. Так хочется посидеть вдвоем дома, просто помолчать. Прошло столько лет, как Саши нет, но я все равно скучаю. Мы нуждались друг в друге. Приходили домой после спектакля и говорили обо всем: что заинтересовало, какие происшествия, как управляться с темпераментным сыном — а он в детстве был непоседливым, с крепким характером. Отдельная тема — кино. Саша много снимался, гораздо больше меня, и ему хотелось рассказать, поделиться, иногда даже пожаловаться — он был ранимым. В нем сохранялась какая-то ребячливость, несмотря на высокий рост и внушительное тело. Когда появлялся на сцене, то заполнял собой все пространство. В «Карамазовых» — хороший спектакль поставил Сергей Арцибашев — Саша играл Федора Павловича, отца, главу семьи. Вбегал в турецкой феске, развевались полы бархатного халата — проносилась сокрушительная сила, каждый раз мурашки по телу. А вечером: «Свет, как ты думаешь, получилось ли?»
культура: На вопрос, что для Вас важнее, театр или кино, Вы, конечно, ответите — театр. А если спрошу, какая из 50 сценических ролей любимая, скажете, как большинство актрис, что в каждой — частица души. И все же, подобно Дон Кихоту Александра Лазарева, у Вас была Бланш Дюбуа из «Трамвая «Желание».
Немоляева: Да, это роль моей жизни, разумеется, любимая, но она отнимала у меня саму жизнь. За два-три дня до спектакля нормальное человеческое существование прерывалось. Я уходила от быта, разговоров, привычных дел. Пряталась в какой-то кокон, в мир, где нет котлет, трамваев и анекдотов. Перед «Человеком из Ламанчи» Саша испытывал то же самое и дома становился неприкасаемым. Меня же оберегали перед «Трамваем «Желание».
Я не то что любила все свои роли — чувствовала особую радость от выхода на сцену, даже в массовках, каких вначале было множество. Меня это никогда не напрягало. Казалось, гораздо скучнее торчать одной дома, без Сашки и театра, чем выйти перед зрителем в какой-то общеколлективной пробежке. Вот и бегала. Поэтому, когда Гончаров, придя в театр, увидел меня в спектаклях, он заорал: «Я ненавижу эту ненаправленную органику!» То есть мое упоительное существование в «никуда». Сейчас мне смешно, и я понимаю, что, с точки зрения такого мастера, как Гончаров, моя инфантильная радость пребывания на сцене — идиотизм. Тогда же я испугалась ужасно.
культура: Вы родились в творческой семье. Отец — известный кинорежиссер, мама — звукооператор. Можно сказать, что детство прошло в атмосфере богемы?
Немоляева: Понятие богемы в нашей среде не упоминалось. Родители были патриотами кино. Мне кажется, оно для них значило не меньше, чем семья. Мама — фанат «Мосфильма», где работала со многими великими артистами и всю жизнь, как и я, в одном коллективе. Папа снимал картины на разных студиях. Весь киношный мир родители знали, со многими дружили. Близкая мамина подруга — Анна Николаевна, жена выдающегося режиссера Всеволода Пудовкина. Помню, как заходила к нам Марина Ладынина. В годы войны мы вместе пережили эвакуацию в Алма-Ате, куда отправили сотрудников «Мосфильма». Мне было четыре года, но я не забыла приютившую нас казахскую семью. Мама шила, чтобы подработать и накормить нас с братом, к ней на примерки приходили люди известные. Помню чувство постоянного голода и долгожданные подарки от Марины Алексеевны, она всегда появлялась с гостинцами: буханка хлеба и яркий цветной сахар кирпичиками — розовый, зеленый, желтый. Визиты Ладыниной воспринимались как сказочные события. Мама хорошо знала Любовь Орлову и Григория Александрова. Крепкая дружба связывала родителей с Эдуардом Тиссэ, главным оператором Эйзенштейна. Можете представить, с какими людьми они общались? Папа снимал своих любимых актеров — Целиковскую, Крючкова, Жарова, клоуна Румянцева, которого все помнят как Карандаша.
культура: Вас водили на студию?
Немоляева: Мама таскала нас с братом за собой все время, мы там росли. Папа часто брал в массовки, сыграли в его «Счастливом рейсе» («Машина 22–12»). И когда в картину «Близнецы» понадобилась девочка, я оказалась под рукой...
культура: Первая Ваша серьезная роль в кино — Ольга в фильме-опере «Евгений Онегин». Как попали в работу?
Немоляева: В конце выпускного курса Щепкинского училища меня заметила ассистентка с «Ленфильма» и привезла к режиссеру Роману Тихомирову. Он утвердил сразу, помощнице сказал: «Больше никого не ищи, она мне очень подходит на Ольгу». Помните слова Онегина: «Кругла, красна лицом она, / Как эта глупая луна / На этом глупом небосклоне»? Такая я и была: незатейливая пышечка с глуповатой мордочкой. Снимали неспешно, подробно, свой первый год после института я провела в божественном Ленинграде, влюбилась в него безумно. Какое счастье — погрузиться в мир лошадей, колясок, балов, канделябров, свечей. Учить оперные партии, чтобы точно артикулировать, танцевать менуэты и гавоты, скакать верхом на лошадях. После «Онегина» наступила пауза, да и потом снимали меня нечасто. Фильмы оказывались незначительными, проходными. Я их быстро забывала, а Саша знал все.
культура: Известность пришла после ролей в кинокартинах Эльдара Рязанова? «Служебный роман», «Гараж», «О бедном гусаре замолвите слово», «Небеса обетованные» — народ полюбил Ваших героинь.
Немоляева: Фильмы Рязанова — не только радость создания кино, они помогли мне в театре: зритель меня узнавал. Выходила на сцену и чувствовала, что в зале те, кто смотрел ленты Эльдара Александровича, кому я знакома. Теперь они воспринимали меня как свою и родную. С такими, «подготовленными», зрителями легче.
культура: Вы много путешествовали. Какие места любимые?
Немоляева: У меня три любимых места, точнее, три точки жизни: Москва, Абрамцево, Крым. В Абрамцево попала в три месяца. К слову, в таком же возрасте я отвезла туда и сына. У родителей собственной дачи не было — ее снимали всегда на берегу Вори. Только один раз провели лето в Переделкино, когда мама работала с Любовью Орловой и Григорием Александровым.
В Крыму же я сделала свои первые шаги — это случилось на съемочной площадке Ялтинской киностудии. Папа тогда снимал картину «Доктор Айболит» с Максимом Штраухом, и в экспедицию мы отправились всей семьей. Родители обожали Ялту, мама любила рассказывать о шарме довоенного Крыма и повторяла: «Если ты не видела Ялту в мае, когда цветут глицинии, то ты не видела ничего».
культура: Довелось?
Немоляева: Мы-то ездили в Крым каждый год в августе, во время отпуска в театре. Цветущие глицинии увидела во Франции, в Барбизоне, куда на несколько дней вывезла большую группу артистов наша незабвенная Маргарита Эскина, директор Дома актера. Смотрела на переплетенные синевато-голубоватые грозди роскошных соцветий и вспоминала маму: вот о какой немыслимой красоте она, оказывается, говорила. Представляла Крым, опутанный морем душистых лиловых цветов.
Ялта — первая наша совместная поездка с Сашей. Мы провели там медовый месяц. Он снимался в фильме «Вольный ветер» у Леонида Трауберга. В Москве торжества не было: сходили в загс, пообедали у мамы и побежали играть «Иркутскую историю».
культура: А Вы в Ялте работали?
Немоляева: Да, несколько раз. Самые памятные съемки — в хорошей сентиментальной картине «Предлагаю вам руку и сердце». 1987 год, я взяла маму с собой. Последняя роль Николая Гринько, он уже сильно болел, но мы не знали, что обреченно. Потому удивились, когда отказался сниматься в гробу. По сценарию он умирал, а моя героиня провожала его в последний путь. У наших персонажей, людей почтенных лет, не вышло романа: помешали дети.
В конце марта 2010-го мы с Сашей отметили 50-летие свадьбы с родными и друзьями, съездили в дивную подмосковную усадьбу Лермонтовых и сразу улетели в обожаемый Крым. Попали в «Ореанду» спустя полвека, только в первый раз мы жили в убогой комнатке без удобств на цокольном этаже. Были молоды и безумно счастливы. Теперь нас, тоже счастливых, ждал роскошный номер с балконом и видом на море, накрытый стол с цветами, шампанским, конфетами, фруктами — забыть невозможно.
Когда Сашу готовили к операции, я предложила ему куда-нибудь съездить на несколько дней. В театре он тогда не играл — все знали, что болен и что предстоит госпитализация. Он ответил, что не хочет ни в Италию, ни во Францию, а съездил бы только в Ялту, в «Ореанду», на крымскую землю, с которой связано множество счастливых моментов у всей нашей семьи. День свадьбы, 27 марта, для меня теперь связан и с этими нашими поездками.
культура: Вы специально расписались в День театра?
Немоляева: Этот праздник появился годом позже, в 1961-м.
культура: Значит, в честь Вашего бракосочетания?
Немоляева: Да, можно улыбнуться такому совпадению.
Елена Федоренко, «Культура»
