Последние сезоны имя Брехта все чаще возникает в репертуаре столичных театров, но название «Кавказский меловой круг» на афишах пока не появлялось – возможно, из боязни сравнений с еще живущей в зрительской памяти легендой, спектаклем Роберта Стуруа по этой пьесе в тбилисском Театре имени Ш.Руставели, не однажды приезжавшим в Москву.
Безусловно, ставить в XXI веке любую брехтовскую пьесу, где, казалось бы, преподносятся хорошо известные истины, при этом сохраняя заветы самого автора, трудно, но интересно. Главное, конечно, понимать, для чего это необходимо именно сегодня.
В пьесе «Кавказский меловой круг» множество тем, которые могли бы впрямую перекликаться с актуальными событиями не только российского, но и мирового масштаба: война и человеческое достоинство в ее условиях, борьба и смысл борьбы, двойные стандарты во всем – от политики до семьи. Все эти темы пульсируют в тексте пьесы, прорываются в монологах героев (чего только стоит речь деревенского писаря Аздака в суде по делу о проигранной войне – в новом спектакле в ярком исполнении Игоря Костолевского). Но для режиссера Никиты Кобелева, как и в его предыдущей работе «Последние» по М.Горькому (где политические и остросоциальные страсти уступают место страстям внутренним, семейным), первостепенным оказывается вопрос: почему за добрые поступки так велика расплата? На теме милосердия, проблеме «умягчения злых сердец» (так формулирует режиссер в одном из интервью) и строится спектакль. Сам Брехт утверждал, что «театр стал полем деятельности философов, которые стремятся не только объяснить мир, но и изменить его», и видел пафос притчи о кавказском меловом круге в прославление человека. Важно, какие акценты сегодня для режиссера в приоритете. Любовь, верность и милосердие во все времена противостояли лжи и притворству, победа в этой схватке всегда давалась дорогой ценой. И пьеса Брехта для Кобелева именно об этом: о ценностях подлинных и мнимых; о необходимости в этой жизни быть, а не казаться.
Кобелев опускает пролог к пьесе, в котором два колхоза в разрушенной кавказской деревушке после победы над фашизмом делят между собой долину. Действие начинается с появления рассказчика в исполнении Сергея Рубеко, представляющего на суд зрителей историю о меловом круге. Вместе с ним на подмостках оказывается рабочий сцены, он нехотя выносит недостающий реквизит. Режиссер отдает ему слова председателя из пролога, и тот интересуется у рассказчика, надолго ли вся эта история и нельзя ли как-то покороче? Так с первых секунд в спектакле возникает эффект очуждения – мера условности, столь необходимый прием в театре Брехта. Действие последовательно разворачивается по законам «эпического театра»: здесь реальное смешивается с фантастическим, условный гротеск одних персонажей уживается с изощренным психологизмом других, комедийное, ироническое начало соседствует с трагическим, а песни-зонги в новом переводе Святослава Городецкого в исполнении актеров в сопровождении живого джазового квартета (группа «Круглый Бенд» под управлением Алексея Круглова) обрамляют спектакль.
Декорации художника Михаила Краменко довольно условны, в отличие от костюмов Марии Даниловой, большинство из которых пронизаны кавказским колоритом.
Первое действие разворачивается поначалу на фоне ярко-красного, режущего глаз полотна, скрывающего основную декорацию. Пасхальное воскресенье. Как отблеск этого дня на главной героине Груше Вахнадзе–Юлии Соломатиной красное платье, символ воскрешения человека, победы над страхом смерти. Не сразу замечаешь платье алого цвета и на жене губернатора-Дарье Поверенновой, оно скрывается до поры под богатыми верхними одеждами. Две матери: одна – по крови, другая – «самозванка», лишь играющая в материнство. Когда красное полотно взлетит вверх, то откроется панорама сцены: несколько дощатых помостов, расположенных на разной высоте, между ними – пропасть. Каждый из помостов включен в действие, и события в спектакле разворачиваются на разных уровнях. По бокам конструкции – каменные панели цвета холодных серых гор, на заднике неподвижно застыло белое облако.
Двадцать два актера нескольких поколений Маяковки существуют в спектакле на равных, независимо от размера роли, большинство с увлечением и драйвом исполняют по несколько персонажей, создавая точный и чуткий ансамбль.
Груше Вахнадзе в исполнении Юлии Соломатиной – несомненная удача, стержень постановки. Легкая, быстрая и ловкая в движениях, красивая, с задумчивым взглядом и полуулыбкой, она проходит свой собственный, мучительный и в то же время спасительный путь: ватник поверх красного платья в суде в финале, слезы и застывший ужас в глазах. Она спасает брошенного ребенка губернатора, вопреки всем опасностям, ей грозящим, надолго жертвуя собственным благополучием, и делает это как что-то само собой разумеющееся. Спектакль, несомненно, про нее; она и есть подлинная мать в противоположность трусливой родной матери-самозванке.
…У Брехта в пьесе есть сцена, в которой проступает сложная мысль о плодах бескорыстного и милосердного поступка Груше – трагических, но в то же время естественных для этого мира. И режиссер только усиливает впечатление от этой сцены, задаваясь вопросом: есть ли смысл в жертве? Маленький Михаил – сын казненного губернатора, спасенный Груше, играет с деревенскими детьми в казнь своего отца. Дети у Кобелева – это куклы, которыми управляют персонажи пьесы – реальные участники и свидетели казни. Они ожесточенно спорят, кто же будет рубить голову? Всем хочется. И маленькому Михаилу больше всех. Он бьет сильно и с удовольствием.
Светлана БЕРДИЧЕВСКАЯ, «Экран и сцена», № 9 за 2016 год
