"Семейный альбом" Т. Бернхарда в театре им. Маяковского, реж. Миндаугас Карбаускис

Два премьерных спектакля с прогоном накануне сыграли год назад - я очень хотел пойти уже тогда, но именно в день премьеры меня свалил ковид, а потом "Семейный альбом" не шел до сих пор, и вот состоялась, можно считать, "вторая премьера", было бы ужасно обидно, если б такой труд, увенчавшийся таким результатом, пропал зря... Конечно, всего легче восхищаться актерским трио: Михаил Филиппов, Евгения Симонова, Галина Беляева - ансамбль первоклассный, при том все роли как будто построены на абсолютно разных, несовместимых не то что даже "красках", а "техниках" актерских.

По сюжету в старом немецком доме на праздник (что это за "праздник" - отдельный разговор) собираются уцелевшие после войны остатки семьи: две сестры и брат, ныне председатель суда, а в в прошлом видный эсесовец и заместитель коменданта нацистского концлагеря (впрочем, не "Освенцима", не "лагеря смерти", а с режимом "погуманнее"); одна из сестер разделяет прежние идеалы брата, с которым к тому же сожительствует; другая, будучи прикованным к каталке инвалидом, придерживается, наоборот, взглядов "прогрессивных", "антифашистских", чуть ли не "социалистических"; в присутствии брата она замолкает и практически весь вечер, то есть целиком второй акт и значительную часть первого, вслед за появлением брата, проводит молча. Вторую сестру, Клару, играет Галина Беляева - и в абсолютно равноправном, равноценном, "триедином" ансамбле я для себя лично выделяю особо все-таки ее совершенно безупречную работу - при минимуме внешних средств выражения (мало того, что не ходит, так еще и почти все время молчит!) именно ее героиня, скупым жестом в отсутствии слов, то есть почти исключительно внутренним наполнением образа, умеет задать спектаклю в целом необходимый тон и ритм. Евгении Симоновой в роли Веры с этой точки зрения проще - ее героиня и утюжит судейскую мантию брата, и хлопочет за столом, и наигрывает Моцарта на пианино - в образе присутствует и драматизм, и тонкая, аккуратно дозированная, но по-своему яркая эксцентрика; тем сложнее, полагаю, актрисе, даже столь опытной, не выпадать из той самой интонации, которая задана с первых минут спектакля ее партнершей Галиной Беляевой, и Симонова блестяще справляется. Уникальный, мощнейший Михаил Филиппов, в каждой следующей творческой встрече с Миндаугасом Карбаускисом раскрывающийся заново (я вот теперь, после "Семейного альбома", так хотел бы пересмотреть "Господина Пунтилу..."... - а в репертуаре театра Маяковского не нахожу его!..), появляясь на сцене чуть позже, не сразу обозначает характер персонажа и до самого конца не превращает его в плоскую, карикатурную фигуру, хотя Рудольф, несомненно, герой в привычном смысле "отрицательный" и в том однозначный вполне.

Тем не менее спектакль Миндаугаса Карбаускиса, хочется мне думать, отнюдь не сводится ни к запоздалому изобличению "недобитых фашистов" в духе советской драматургии и кинематографа 1950-70-х годов, когда одним из пропагандистских аргументов русским служили факты частичной "реабилитации" и даже "возвращения во власть" деятелей нацистской партии в "демократической", "денацифицированной" Западной Германии; и подавно не настаивает на вульгарных "аллегорических" параллелях (как это сейчас очень распространено - сразу приходит на ум множество московских театральных постановок за последние годы: "Нюрнберг" Алексея Бородина, "Морское путешествие 1933 года" Юрия Еремина, "Мефисто" Адольфа Шапиро и т.п., я не говорю уже про "Страх. Любовь. Отчаяние" Льва Додина в петербургском МДТ!) - созвучия определенного рода и бросаются в глаза, и режут ухо, а откровенно фашистские выпады, провозглашаемые героем в парадном эсесовском мундире, против американцев, демократии и т.п., автоматически вызывают вполне оправданные ассоциации. Но режиссер, ограничившись тем или другим, поставил бы совсем другой спектакль.

Пьеса Томаса Бернхарда - названная в переводе Михаила Рудницкого "На покой", буквально скорее "Перед отставкой" или "До выхода на пенсию" (Vor dem Ruhestand), режиссером переименованная в более нейтральный и обобщающий "Семейный альбом" - написана в 1979 году: во главе Федеративной Республики к этому времени давно уже стоит не Конрад Адэнауэр, и даже не социал-демократ Вилли Брандт; но время действия спектакля не конкретизируется, а внутренняя хронология пьесы размыта - обозначается точно, что после войны Рудольф 10 лет просидел буквально в "подполье", спасаясь от преследований, но потом ветеран СС вышел на свет и продолжил делать уже гражданскую карьеру по юридической, судейской линии, весьма успешную, дослужившись до председательской должности, будучи заодно членом городского магистрата, и собирается теперь в отставку с судейского поста, но, как говорится, "не стареют душой ветераны" и, если перефразировать расхожую на святой руси фразу, "бывших эсесовцев не бывает"; с другой стороны, упоминания о террористах и попреки родственников в адрес "социалистки" Клары, дескать, она бы тоже пошла в террористы, сохрани возможность ходить, вводят историю в социально-политический контекст ФРГ как раз 1970-х годов. С позиций сегодняшнего дня, да еще при взгляде из Москвы, эти подробности малосущественны и не считываются из текста, а режиссера, надо полагать, волнуют не в первую очередь. Его внимание сосредоточено на взаимоотношениях внутри "семьи" - включая и широкий круг внесценических персонажей, ушедших из жизни ранее в том числе (мать героев покончила с собой, кто-то погиб, кто-то умер; сестра Клара, кстати, тоже стала жертвой "варварской бомбардировки" американцев, на нее рухнуло перекрытие, травма оказалась не смертельной, но оставила ее инвалидом) - вернее, на внешней форме этих взаимоотношений, еще точнее, на том, как эта внешняя форма взаимодействует с внутренним содержанием, с сутью, с истинными чувствами, которые оставшиеся в живых члены семьи испытывают друг к другу.

Стоит иметь в виду повод, который ежегодно собирает сестер и брата за праздничным столом - в качестве главного в году "семейного" торжества они отмечают... день рождения Гиммлера. При том что Рудольф с Гиммлером всего один-то раз беседовал, в остальном только "делал свою работу", но Гиммлеру семья обязана еще и тем, что завод по производству отравляющих газов построили не рядом с их фамильным домом (кого этими газами собирались травить - ясно по умолчанию), но вдалеке; и спустя десятилетия опять, уже самому Рудольфу как члену городского совета, председателю суда и уважаемому гражданину, удалось предотвратить строительство аналогичного предприятия, сохранив дивный вид из старинного готического окна. Родовое гнездо семьи пространством Сергея Бархина (за год, прошедший между двумя "премьерами" спектакля, Сергея Михайловича не стало, увы...) обозначено нарочито условными и скудными, аскетичными средствами - островерхими панелями и оконными створками; вместе с тем сервировка стола на "празднике" гиперреалистичная вплоть до "кушаний", загодя (чтоб было время поговорить!) приготовленных Кларой; наряду с торжественным "поводом" все это переключает спектакль в целом из на первый взгляд сугубо "реалистической" и "психологической" в несколько иную жанровую плоскость, гротесковую, абсурдную; ну или по меньшей мере усложняет постановку, добавляет ей - а значит, и всей описанной в пьесе, разыгранной артистами ситуации - неоднозначности и эстетической, и содержательной.

В драматургии нередки примеры, когда от комедийной, чуть ли не водевильной завязки развитие действия приводит к драматическому или вовсе трагическому финалу. У Томаса Бернхарда в пьесе и у Миндаугаса Карбаускиса в спектакле события движутся противоположным направлением - изначально заявленная как очень серьезная, история к концу превращается почти в фарс. Второе действие - забавная и показательная, между прочим, деталь: Галина Беляева, играющая обезноженную сестру Клару, после антракта проходит на глазах зрителей через сцену, чтобы сесть в инвалидное кресло, за несколько секунд разрушая иллюзию достоверности, которую кропотливо и убедительно создавала весь первый акт, чтоб во втором ее воссоздавать заново на еще большем уровне сложности и достоверности (уже совсем без слов!) - представляет из себя особого рода "игру", "спектакль в  спектакле", где у каждого из персонажей своя "роль" и свой "имидж", даже свой "костюм"; на парализованную сестру-"антифашистку" надевают лагерную полосатую робу, упоминается, что ради того же "маскарада" годом ранее Клару по лагерному образцу остригли наголо; а сам Рудольф облачается в тщательно сбереженный и выглаженный Верой эсесовский мундир со всеми знаками отличия, при полном параде!

Мало того - "игра" эта носит подчеркнуто "ритуальный" характер, повторяясь в конкретный "праздничный" день из года в год, и надо полагать, так же повторяются год за годом умильные, с придыханиями, воспоминания Рудольфа и Веры, перелистывающих тот самый пресловутый семейный альбом (как прекрасна была Германия!..) при молчаливом присутствии Клары... Обрывается это "представление", которое герои устраивают сами для себя, совсем уж нелепым форс-мажором - подвыпивший Рудольф набрасывается на прикованную к каталке Клару и "мешком" повисает на ней, огорошенный внезапным сердечным приступом; прежде, чем вызвать доктора - о котором до того отзывались пренебрежительно как о враге - Клара стаскивает с брата нацистскую форму, вместо Героической симфонии Бетховена ставит незамысловатую популярную музыку, прячет компрометирующие атрибуты "игры" в ожидании визита постороннего.

Социально-политическое наполнение текста при этом из спектакля бесследно не исчезает - равно и от параллелей, ассоциаций злободневных уйти при всем желании непросто; однако по-настоящему интересным, на мой взгляд, "Семейный альбом" делает вот эта ритуально-игровая подоплека сюжета, которую Миндаугас Карбаускис извлекает из пьесы Томаса Бернхарда, куда она, несомненно, заложена драматургом - автором, для режиссера неслучайным. Одной из первых постановок Карбаускиса на профессиональной сцене был "Лицедей" Томаса Бернхарда (пьеса 1984 года) в Театре п/р О.Табакова, история чисто "внутритеатральная", где Андрей Смоляков играл полубезумного актера, слабо различающего грань между игрой и жизнью, реальностью и фантазией, проживающего день в ожидании вечернего спектакля, который не состоится. Другую пьесу Томаса Бернхарда на ту же тему, "Минетти" (1977), посвященную реальному, очень знаменитому немецкому актеру Бернхарду Минетти (с чьим творчеством виртуально можно было познакомиться воочию, когда позапрошлой весной в тотальном карантине открылись миру видеоархивы европейских театров) и для него же предназначенную, несколько лет назад в театре им. Вахтангова поставил Римас Туминас. Тема жизни-игры, жизни-спектакля, которую разрабатывал в своей драматургии Бернхард, насколько я могу судить, важна и для Карбаускиса, проявляясь иногда неожиданно, причудливо, в связи с чем можно вспомнить не только подзабытый с годами, но совершенно замечательный "Синхрон" тоже в Театре Табакова, но и такие вещи, как "Ничья длится мгновение", и "Будденброки", где, казалось бы, подобные мотивы не лежат на поверхности; даже, наверное, "Обломова" и "Школу жен", в которых подспудно через совсем вроде бы не располагающие к тому сюжеты просвечивает аналогичная тема...

Потому "Семейный альбом" и ни на мгновение не сползает в банальный устаревший историко-политический "памфлет", а некоторая фельетонность предшествующей кульминации и развязке сцены второго акта с разглядыванием старых фотографий не выглядит фальшивой и не разрушает стилистическую цельность постановки (опять же существование актеров в этой структуре - идеально): конечно, Рудольф и Клара по факту - "нераскаянные гитлеровцы", а их благополучие в новых социальных условиях при верности старым идеям и идеалам позволяет критически оценить и обстановку за пределами их семейного, домашнего выморочного мирка; но не этим они прежде всего интересны, а тем, насколько смешны, в значительной степени омерзительны и моментами устрашающи, но в какой-то неуловимой мере и парадоксально трогательны нелепые "лицедеи в миру", "артисты для самих себя", продолжающие за закрытыми дверями исполнять "на разрыв сердца" (буквально!) некий кроме них никому не нужный ритуал, каждый раз с искренней верой в ими же самими искусственно и ненадолго реконструированные "предлагаемые обстоятельства": судья должен уйти на пенсию, эсесовец может снять и спрятать мундир - но бывших лицедеев не бывает.

Оригинал статьи