Перед приездом театра в Тель-Авив Шани Мил-Ман встретилась с режиссером и поговорила с ним о театре, политике, «Русском романе» и о жизни.
Спасибо, что вы согласились со мной встретиться. Уже в третий раз мы принимаем театр Маяковского на сцене «Гешера». Каждый ваш приезд для нас праздник и большая радость. Прежде, чем мы поговорим о спектакле, мне хотелось бы познакомить израильскую публику с вами поближе. Что привело вас когда-то в Москву, я могу предположить – учеба, где еще изучать театр, как не в Москве, но что вас держит здесь сегодня? Конечно, вы сделали завидную карьеру, вы руководите одним из старейших театров России, но что держит вашу литовскую душу в Москве? Москвичи зачастую безалаберны, бесцеремонны, но и прямодушны и открыты – качества, не соответствующие литовскому характеру в традиционном его понимании.
Как отвечать на этот вопрос? По первой профессии я актер, хотя это оказалось совершенно неудачной попыткой. Я не смог устроиться на работу, не реализовался в профессии, и к 25 годам оказался серьезной проблемой для своих родителей – что же получилось из сына. Да, ничего из меня, короче говоря, не получилось. Второй профессией стала режиссура. Надо сказать, я не очень-то и мечтал о режиссуре, это скорее был простой интерес. Тем не менее, я подошел к этому вопросу серьезно – выбрал мастера – Петра Фоменко, выбрал место для учебы – ГИТИС и приехал в Москву. А потом уж так случилось, что, практически, с первых дней учебы, я стал нужным, я оказался в правильном месте. И сегодня я живу с чувством, что надо все время отдавать то, что ты получил. Я России должен, получается.
Что сегодня происходит в литовском театре? Насколько театральная палитра Литвы связана с русским театром? Ваши режиссерские инструменты как-то связаны с литовской традицией, или это чисто русская школа театра? Вообще, как национальный характер влияет на театральную стилистику?
Я не знаю, что сегодня происходит в литовском театре, но те впечатления, то, что я видел в театре в Литве, до того, как приехал учиться в Москву, – истоки всего этого я нашел в ГИТИСе. Поразительным образом оказалось, что многое, традиционно считающееся литовским, происходило отсюда. У нас вообще все было очень связано и переплетено и, как мне кажется, взаимно обогащено.
Существует специфика национального характера двух народов?
Мы все из постсоветского пространства, и все друг на друга очень похожи, и в Литве и здесь, только имена у нас разные.
Я прочитала пьесу «Русский роман» и была поражена ее мощнейшим энергетическим зарядом, чувственностью, местами перехватывает дыхание от темпа и накала чувств, очень полифоничная пьеса, полифония слов, чувств создает много воздуха. Интересно увидеть ее на сцене. Очень профессионально написанная пьеса.
Марюс – феноменальный автор, он просто талантливейший человек, наверное, один из великих литовцев, насколько они могут быть великими в контексте мира. Но он велик. Марюс говорит, что он пишет по ночам, возможно, поэтому у него все получается очень сокровенно, очень интимно. Сам Марюс, сколько бы я с ним не встречался, совершенно не похож на человека, который пишет такие пьесы. Он много говорит о политике, у него очень определенные взгляды, а пьесы его – это пьесы человека вне политики…
Очень страстного…
Да, страстного. Он впервые написал пьесу на русском языке, и оказалось, что он и русским владеет прекрасно. Марюс – очень близкий мне автор, мне легко с ним работать, сосуществовать.
То есть вам близки его интимность, сокровенность?
Мы – одногодки, возможно, это поколенческое. Я 20 лет живу в России, он живет в Литве, но, по сути, мы очень похожи.
Я слушала интервью Марюса на «Радио Свобода», он действительно очень политизирован, с четкими взглядами…
Да, у него очень четкие взгляды. А я вот не до конца понимаю, что происходит. А раз не понимаю, стараюсь помалкивать. Мы сегодня не живем во времена правды, ни там, ни здесь, поэтому остается только одна правда, та, которая является по ночам Марюсу, что-то сокровенное, человеческое, надо только найти эту зону, почувствовать ее.
Весной этого года Марюс Ивашкявичюс опубликовал статью «Евреи. Проклятие Литвы», посвященную массовому уничтожению евреев его родного городка Молетай в 1941 и о непризнании Литвой вины. Что вы думаете о теме, поднятой Марюсом о вине, о признании вины и покаянии?
Я занимался этой темой совсем недавно, лет пять назад. И Холокостом занимался. И я так понимаю, что признания своей вины, осознанного, на моей родине не получилось. Сейчас есть новая волна, опубликовано несколько книг, эта проблема снова поднимается.
Считается, что пики развития русской культуры – литературы, драматургии, театра приходятся на периоды внутреннего противостояния художников власти, режиму, как это было в послереволюционные годы, или в 60-70 ее, начало 80-х. Что происходит сегодня? Интеллигенция не приемлет правление Путина, это как-то отражается в искусстве, в театре?
В России, можно сказать, театральный бум. Появилось мастерство, появились совсем новые направления, некоторые режиссеры овладели западным театральным языком, последние 10 лет в России побывал весь мировой театр, люди всё увидели воочию, и каждый сам выбирает, по какому пути идти. У нас появился постдраматический театр. Есть критики, которые это поддерживают и продвигают. Вообще сегодня критик стал деятелем, не человеком, который постигает спектакль, а человеком, который продвигает либо задвигает спектакль. Критики работают кураторами, председателями, экспертами. Они сегодня правят балом, и даже ссорятся между собой, появились левые, правые и т.д. Театральная политика. В этом смысле весьма не скучно. Как это связано с политической жизнью страны? Да, никак это не связано с политической жизнью.
Богомолов связан с политической жизнью?
Богомолов? Я не знаю.
Такой театр – коммерция?
Я не видел спектаклей Богомолова. Не знаю. Он мне как-то сказал, что в бога не верит. А я вот в поиске.
У вас есть цензура? Бывает, что вы хотели бы что-то высказать, но внутренний страх вас останавливает?
Внутренняя цензура?
Конечно, я только о ней и говорю.
Это, по сути, и есть природа таланта, сколько и в чем ты себя ограничиваешь, или не ограничиваешь совсем.
Как вы вообще придумали с Марюсом эту историю с «Русским романом», с чего все началось?
Я хотел работать над Толстым. Марюса эта тема тоже интересовала. Как-то мы столкнулись, поговорили. Он рассказал свою историю, замысел про Толстого. После успеха «Канта», ему хотелось как-то нас отблагодарить, посотрудничать еще, и так это все совпало одно к одному. Сложный замысел был, я думал, что не удастся, но потом все как-то вписалось, и материала было намного больше, чем вошло в итоге в спектакль.
Индивидуальная история Толстого и Софьи Андреевны была для вас важна? Когда я прочитала пьесу, мне было очевидно, что она написана про универсальные человеческие чувства и эмоции, и что на месте Софьи Андреевны может быть кто угодно.
Пьеса с серьезным названием «Кант» тоже про каждого из нас.
Марюс где-то сказал, что Софья Андреевна и Толстой – это пожилые Ромео и Джульетта. То есть это все-таки спектакль про любовь?
Не знаю. Можно сказать, что и про любовь и про тепло. Про дом.
Что такое сегодня для вас театр?
Это такой крест, который я не пожелал бы никому другому. Я побывал в разных качествах в театре. Сегодняшнее качество руководителя для меня самое неожиданное, наверное, самое мне несвойственное. Я понимаю, что пошел совсем уж куда-то не туда. Я вырос в семье, где все руководили, и умели это делать, и я понимаю принципы и нравственность руководства, но мне это так не близко… По-хорошему, надо было бы избежать этого, но куда деться?
Руководство дает свободу. Свободу делать, что хочешь, свободу выбора.
Для меня это сопряженно с ответственностью, а для кого-то со свободой. Это ответственность и осознание... что не ты потребитель власти, а власть тебя потребляет, по сути. И не только потребляет, а очень активно из тебя берет, и ты все время ощущаешь, что у тебя уже недостаточно того, что ты можешь дать, что нужно опять как-то собраться, накопить, чтобы отдавать, а накопить сложно, все время отдавая. Я прямо совсем себя замучил внутренними переживаниями. Очень хочется убежать, но не мне решать.
Newsru.co.il
