Легендарной «Маяковке» исполнилось 90
К юбилею театр заметно помолодел, посвежел и вспомнил свое революционное прошлое. По стенам – фото из домашнего архива, по потолку – история в лицах: Мейерхольд, Охлопков, Гончаров… «Театрал» прогулялся по Театру Маяковского и вместе с актерами полистал его старый «семейный альбом».
|
|
|
|
Галина Анисимова:
– Охлопков обладал удивительным даром показывать суть роли. Будучи учеником Мейерхольда и очень хорошим актером, он сам вылетал на сцену и сам играл тот или иной кусок. Это было невероятно интересно, точно, заразительно. И если актер умел схватить рисунок того, что он показывал – не только внешние телодвижения, но, прежде всего, душевные – тогда выигрывал в этой роли абсолютно. Охлопков с большим волнением встречался с молодым актером, не угнетал его, а наоборот, пытался вдохнуть искру, зажечь актера на сцене. Я помню это по себе. В 1952 году я окончила Щукинское училище и пришла показываться в театр. 8 октября будет 60 лет, как я здесь работаю.
|
|
|
|
Охлопков умел проявить внимание к человеку, не пролететь мимо, кивнув головой, а подойти и спросить: «Как дела? Что у вас нового?» Вот это было безумно трогательно. Но если его что-то не устраивало, он говорил: «Идите вон и больше никогда не приходите». Поэтому дисциплина была железная в театре. У него была такая выправка, такой стиль. Он всегда был очень элегантен и требовал того же от актеров, чтобы все были подтянуты. И в этом смысле задавал тон театру.
Когда он болел, то все равно не мог находиться дома. Жена его до последнего дня приводила в театр. В один из последних дней я увидела его у лифта, и он мне сказал: «Ну что, чижик, – потому что я была очень молодая, смешная и быстрая, – ну, что чижик, желаю тебе счастья».
|
|
Галина Анисимова:
– У Гончарова был совершенно другой подход. Когда я первый раз его увидела, он сказал: «Вы теперь, Галина Александровна, не будете играть молодых красивых женщин. Вы теперь будете играть маму героя». Сразу осадил. И так было с каждым.
Гончаров, в отличие от Охлопкова, не умел показывать. Он умел вдолбить в актера то, что хочет. Он добивался нужного результата криком, если его не понимали по-русски. И это иногда шокировало. Все его боялись. Он был очень жесток в работе: мог обидеть, сказать самую суть и сделать больно. Но если в результате получалось то, чего он хотел, то он становился совершенно другим человеком.
Гончаров все делал с большой отдачей, с большой любовью. Он был ужасно бескорыстен во всем, как большой ребенок, который то капризничает, то злится, то плачет. Да, он кричал, и мы даже иногда открывали двери на улицу, потому что это было невыносимо. Да, мы часто уходили в слезах со сцены, часто не понимали, чего он хочет, потому что он не умел показать. Он пытался объяснить на словах, стучал кулаком по столу: «Давайте еще раз!» Но надо понимать, что он прошел фронт, был ранен тяжело. Надо делать на это скидки. Кто мог, делал, кто не мог ... Наташа Гундарева, которая была его любимейшей актрисой, всегда его понимала, говорила: «Не надо, Андрей Александрович, я сделаю». И она делала то, что ему было нужно. Она его нутром чувствовала. И он не позволял себе повышать голос. Гончаров сделал очень много интереснейших спектаклей, и, я считаю, был величайшим режиссером своего времени, но, конечно, работать с ним было трудно.
|
|
|
|
Юрий Иоффе:
– На этой фотографии меня только что «уволила» жена главрежа. В спектакле «Закат» по Бабелю была большая драка – сыновья убивали своего отца Менделя. Драку эту делали специальные постановщики. До поры до времени мы Андрея Александровича не пускали. Договорились, что сделаем сами, а потом покажем ему. И наступил день, когда Андрей Александрович, которому только что поставили сердечный стимулятор, пришел на репетицию. Ничто не предвещало беды, как вдруг появилось телевидение. Увидев камеры, он понял, что будут снимать, как он работает. И поэтому встал за режиссерский столик. В конце сцены герой спектакля Левка должен был выхватить оглоблю и ударить Менделя, т.е. Джигарханяна. Но не успел я глазом моргнуть, как Гончаров уже рванулся, выскочил на сцену – со всеми медицинскими аппаратами – и с криком «как нужно убивать Менделя», схватил оглоблю, размахнулся – и вдруг упал на сцене. Вся массовка и я ахнули. В это время в зале раздался страшный крик его жены, Веры Николаевны. Она не понимала, как я вообще позволил ему выскочить на сцену. «Вы все хотите его смерти», – кричала она на всех актеров, и на Джигарханяна, и на Виторгана, и на Мадянова, и на меня. Был объявлен перерыв, мы пришли в буфет, и, увидев, как я переживаю это «изгнание», Джигарханян мне сказал: «Я когда увидел, как он неистово замахнулся этой оглоблей, даже подумал – сейчас он меня саданет». Меня успокаивали и говорили: «Не волнуйся!». Скоро мы помирились, спектакль был лучшим спектаклем года, имел больший успех. Так сказать, примирила слава.
|
|
|
|
Евгения Симонова:
– Это были гастроли в Латвию, кажется, в 1994 году. Большие гастроли, играли около двух недель. Был удивительно солнечный, приятный день – и мы пошли гулять с Наташей и ее подругой Ирой Дегтевой (она фотографировала). Никого вокруг не было, и вдруг мы встретили Андрея Александровича с Михаил Петровичем, директором театра. У Гончарова было удивительно светлое настроение. У него случались такие состояния, когда он был ужасно добрый, щедрый. Мы посидели в ресторанчике, выпили коньяк – он угощал. Гончаров вообще был очень щедрым человеком и любил угощать. Это было счастливое время.
|
|
Евгения Симонова:
Капустник по спектаклю «Валенсианские безумцы» мы делали на Тверском бульваре. Много шалили. Юра Соколов привел лошадей. В спектакле их не было, но здесь мы снимали это на пленку, чтобы показать видеоряд на самом вечере. Бульвар попросили перекрыть, чтобы люди не ходили. Так что мы скакали с Юрой по бульвару на лошадях. Он хороший наездник, я тоже когда-то занималась конным спортом. А спектакль был изумительный, его ставила Татьяна Ахрамкова. Там гениально играла Лена Мольченко, Оля Прокофьева, Юра Коренев, Саша Шаврин, Рома Мадянов – все. И даже я ничего.
Елена Мольченко:
– Был спектакль «Молва». Салынский был достаточно просоветский автор, и это был, что называется, «датский спектакль». На Шишлова был назначен Витя Корешков, но репетиции очень туго шли. Саша Фатюшин ходил вокруг Юрия Иоффе, который разминал этот материал, и говорил: «Я знаю, как это играть».
|
| |
|
|
И когда что-то разладилось в отношениях Вити Корешкова и Наташи Гундаревой, назначили на эту роль Сашу Фатюшина. Они же вообще с Наташей по творческой линии были парой удивительной. И начали импровизировать, и вдруг пошло. Фатюшин перевернул плакатный советский образ через себя так, что получился Шишлов очень трогательный, ранимый, искренне верящий от всей души, светлый человек – на уровне платоновского блаженного верящего в коммунизм, на уровне Чонкина, хотя Чонкина тогда еще никто не знал. И Саша сыграл, и по-другому заиграли все остальные, и получился спектакль. На премьере рядом с Салынским сидел Володин, он посмотрел и сказал автору: «Афоня (его звали Афанасий Дмитриевич), когда ты писал эту пьесу, тебе голубок сел на голову». А на прогонах, когда Салынский смотрел, что сделали с пьесой, он говорил: «Я это не писал». Спектакль получил тогда Госпремию. Это был спектакль про беззащитного человека, вообще про Человека.
Светлана Немоляева:
– У меня с Фоменко была божественная встреча. Он пришел в наш театр ставить «Смерть Тарелкина». Мы все тогда были очень молодые, вся группа, которую Охлопков взял в театр: и Толя Ромашин, и Саша Лазарев, и Светлана Мизери, и Игорь Шувалов, и Эдик Марцевич, и я. Петя Фоменко был постарше нас, но ненамного, лет на пять. Мы были в восторге от него! Сразу было видно, что он очень неординарно мыслит. Потом началась работа: не репетиции, а одно упоение! Фоменко сам был хулиган, и мы хулиганили вместе с ним. Я играла Маврушку, чухонскую девку, которая ходила у мнимого трупа Тарелкина, обложенного тухлой рыбой. Спектакль был изумительный, мы его обожали! Все были молодые, задорные. Петя был такой же, как и мы, совсем еще не «мэтристый». Потом спектакль закрыли «за искажение классики». Мы узнали о том, что больше не будем его играть, на гастролях в Риге. Тогда же закрыли и «Доходное место» Марка Захарова, и «Три сестры» Эфроса. Мы попали в замечательную «компанию». В спектакле Фоменко было новое ощущение жизни, новый взгляд на классику. К нам даже приходили из Министерства Культуры и сидели с текстом: они думали, что мы от себя говорим – настолько это было созвучно времени.
Татьяна Власова, Полина Бахтина, журнал «Театрал», октябрь 2012 г.
