Островский по-маяковски

На сцене Театра имени Маяковского — премьера от нового худрука. «Таланты и поклонники» — кажется,  первый спектакль Карбаускиса, в котором узаконен зрительский смех.

Режиссеру дружно предъявили «гамбургский счет». Слишком уж заметный театр и самодостаточный режиссер. Начальники над культурой должны были убедиться, что в кои-то веки сделали грамотный выбор, а критики и поклонники, зашедшиеся в восторгах при вести о назначении Карбаускиса худруком Театра имени Маяковского, чаяли свои эмоции оправдать. Да и у недоброжелателей, вероятно, тоже были некие чаяния…

Так вот. «Таланты и поклонники» -- это первая победа возрождающегося театра. Не полная и безоговорочная, поскольку незавоеванных территорий еще предостаточно, в том числе и в этом спектакле.Но театр и режиссер смогли заговорить на одном языке, найденном словно бы заново: из неизбежных компромиссов, прежних актерских привычек и новой режиссерской лексики. Карбаускис в принципиальных вещах не изменил себе — остался режиссером несентиментальным, дистанцированным от «быта» и не поддающимся на провокации «актуального звучания». А все же — это другой Карбаускис, ступивший на поле русской классической комедии. Он сам признавался ранее: комедию ставить не умеет и вкуса к ней не чувствует. А уж то, что выберет Островского, не виделось даже в самых смелых мечтах. Впрочем, главным в этом выборе, похоже, был театральный сюжет. И нынешние «Таланты и поклонники» — ни в коей мере не очередная, тысяча первая интерпретация хрестоматийной пьесы, а коллективное сочинение на тему «театр как он есть», на все времена. Поэтому никакой конкретной эпохи ни в декорациях, ни в костюмах.

Ржавая металлическая конструкция с косыми окошками внизу то опускается на сцену, то зависает над пустыми подмостками с поворотным кругом — центром театрального мироздания (сценография Сергея Бархина). И чемоданы с коробками, сгрудившиеся под роялем, — знак временной остановки на вечном пути из Вологды в Керчь. Простенькие ситцевые платьица, хорошо скроенные мужские костюмы, лишь после бенефиса выйдет Негина — Ирина Пегова в роскошном сценическом одеянии (костюмы Натальи Войновой).

Театр на все времена и театр сегодняшний, можно сказать, «личный». Не зря же эпизод с претензией Негиной антрепренеру Мигаеву (Александр Шаврин) решен в жанре «собрания трудового коллектива», коих за последний год маяковцы пережили немало. Так почему не спроецировать бенефис Сашеньки на премьерное столпотворение в Театре имени Маяковского? Домна Пантелевна (Светлана Немоляева) так прямо и кивает в сторону зрительного зала, рассказывая о триумфе дочери.

Карбаускис здесь впервые допускает немало «апартов». Вон и князь Дулебов (Игорь Костолевский) именно с нами делится незыблемыми принципами «правильных» взаимоотношений артисток и «спонсоров». И студент Мелузов (Даниил Спиваковский) докладывал залу свой финальный праведный монолог, как атлант, с трудом удерживая опускающуюся стену.

Режиссер, вероятно, здраво рассудил, что театральная история с ее классическими амплуа при необходимости употребит себе на пользу даже фирменные актерские штампы. Ну рычит, кричит, бьется головой о стену пьяный Громилов (Расми Джабраилов). Можно бы и окоротить, а можно и так оставить — трагик, что с него взять?

В жестком режиссерском рисунке все равно чувствуется прелесть актерской свободы, где едва ли не каждому позволено добавить к роли что-то свое, личное. Не меняя текста (Карбаускис даже сохранил все эти «бенефисты», «хоша» и «оченно вами благодарны»), признаться в собственной иронической любви к театру. Разорившийся антрепренер, а ныне бутафор Нароков в исполнении Ефима Байковского — отдельная история «великого служения» театру, трогательная и искренняя до слез. А поворотный круг снова вывозит на ситуацию современную. Перед нами помещик-олигарх Великатов (Михаил Филиппов) в затрапезной одежонке и при кепке. В подпитии он то и дело вскрикивает-запевает что-то похожее на «Не забуду мать родную!» И ясно, какими путями нажито состояние и как душа высокого просит, хоть футбольную команду покупай. Но можно и театр купить. Вместе с тем он ведь и душка, и умница, и под юбку не лезет. Негина — Пегова здесь, впрочем, тоже не из «розовых героинь». Вот и выбирает Великатова «смыслом», себя и прочих убеждая в правильности
такого решения.

На этом, в общем-то, спектакль логически заканчивается. Несется по кругу рояль с самоваром, «играющим» роль паровозной трубы. Застыли в центре оставшиеся герои, и опускается металлический «занавес». Рухнуть бы ему, как ножу гильотины, разом отрезав Негину от прошлого. Ведь не зря перед этим положила она свою голову на чемодан, как на плаху, чтобы Мелузов косу на память отрезал. Но нет. Стена опускается все медленнее, а герои все говорят и говорят, и энергии уже нет, дослушиваешь вежливо, но уже без особого интереса. Это не столько претензии, сколько ощущение многоточия. Спектакль наверняка будет расти и меняться.

Ирина Алпатова, газета "Культура"