Актриса Театра им. Маяковского Ольга Прокофьева умеет заставить смеяться и плакать. И не сказать, что она такая уж ярко выраженная комикесса, а трагедия ее конек. Она как будто акварелью рисует смешное и грустное в своих сценических и экранных героинях. А тут еще сыграла роль глубоко пожилой дамы с низкой социальной ответственностью и блистательно с ней справилась. Накануне юбилея этой удивительной актрисы мы поговорили о причудах популярности, возрастных бонусах, вебинарах для нытиков и разных вариантах материнства.
«Когда я набрала в Интернете «колумбийские женщины», мне такое вышло…
— Ольга, думаю, что роль — лучший подарок для актрисы к юбилею. И ты его получила — свою хозяйку борделя мадам Росу в спектакле с интригующим названием «Любовь по Маркесу». Вот уж действительно подарок так подарок.
— Такую роль я никогда не играла, и Маркеса тоже. Более того, и не мечтала сыграть, потому что, как мне казалось, воплотить его на сцене невозможно. Поэтому спокойно жила, хорошо мы существовали в театре со своими Достоевскими, Островскими... Но в нашем театре появился молодой худрук Егор Перегудов, который уже прикасался к Маркесу («Один день в Макондо» Перегудов поставил в СТИ. — М.Р.). Он предложил нам его последнее произведение с названием не для нашего менталитета — «Вспоминая моих печальных шлюшек». Но не про них история получилась, а про человека, который, находясь на своем последнем возрастном витке жизни, перебирает в памяти воспоминания юности, ценности, которые когда-то для него были ничто, а в результате оказались тем, ради чего стоило жизнь прожить. А Роса в его жизни была всегда, он пользовался услугами ее заведения.
— Но на сцене тебя не узнать — грим глубокой старости, старушечья пластика…
— Какая актриса не мечтает быть не узнанной? Я люблю это дело. Мне и раньше приходилось играть возрастные роли, но здесь у меня даже не грим, а маска.
— Насколько технически для тебя это сложно? Ведь лицо актера и без того измучено гримом — слабое звено профессии.
— Здесь всё намного проще: маска из латекса и чего-то там еще надевается на лицо прямо как шапочка для бассейна, только с лицом, — от подбородка наверх и на затылке застегивается на молнию. Гримирую я только рот и глаза. Конечно, мне в маске жарковато, но все управляемо, терпимо, тем более что у меня в отличие от Игоря Матвеевича есть возможность уйти за сцену. Ему-то посложнее: весь первый акт и часть второго он на сцене, и я вижу, как из-под маски у него бегут струйки пота — идут актерские затраты. Но Игорь Матвеевич никогда не скажет, что ему сложно.
— Да, я в ней такая несколько заторможенная. Но, с другой стороны, пожилые люди именно так себя и ведут. В этом спектакле мне, наверное, сложнее было не в маске существовать, а запеть на испанском языке.
— Твоя героиня — женщина с низкой социальной ответственностью, знающая все про дно жизни. А ты-то откуда это можешь знать? Когда Галина Волчек первая в стране ставила спектакль о проститутках, отправленных за 101-й километр от Москвы, она своих актрис водила в кафе «Метелица» на Арбате, где как раз собирались проститутки. Как достоверно сыграть содержательницу борделя? Уверена, ты такую и в глаза не видела.
— Как ее играть? Конечно, по Маркесу. Но это не купринское дно в «Яме» и не как у Волчек в «Звездах на утреннем небе», о которых ты вспомнила. Она не только ходит по этому борделю или пасьянс раскладывает — она читает газеты, музыку слушает, и ее коронная фраза: «это сама жизнь…». А внутреннее — это всё наблюдения, и они мне подсознательно всегда помогают. Я пока человека не увижу, не придумаю цвет лица, руки его, уши, не начну сочинять внутренний мир.
Очень мне помогло, что я шла от внешнего образа. Тут все рождалось совместно с режиссером и художником Владимиром Арефьевым, который дотошен в деталях, в нюансах. Например, он показал платье мамы Бельмондо, реальное, которое видел на фотографии. Так что у моей Росы продумано все: шляпка, которая вертикально висит на голове, платье, накидка.
Надо сказать, что в последнее время я влюбилась в стариков, много ходила их наблюдала (как они нервничают, капризничают, ходят, как мудры в чем-то) и полюбила их, потому что в этом возрасте, надо честно признать, ничего хорошего нет. Чем в этом возрасте можно наслаждаться, когда все скрипит, все болит, как говорит герой Костолевского. Только найти мудрость. Кстати, когда я набрала в Интернете «колумбийские женщины», чтобы посмотреть, как они выглядят, мне вышло такое… Сплошь предложения сексуальных услуг. Долго хохотала.
«Хорошо, я все передам Жанне Аркадьевне»
— А теперь от твоей «старости» перейдем к юности. Помнишь ли ты, как пришла в Театр Маяковского, в котором служишь, страшно сказать, более сорока лет.
— Еще бы. Когда меня самой последней представляли на сборе труппы, я думала, что не дождусь, разрыдаюсь. Андрей Александрович Гончаров, который нас в тот день поднимал и представлял, делал это так торжественно, как только принимают в пионеры. Не просто в театр зачислили, а очень красиво, и первые аплодисменты были от корифеев.
— Тебя приняли в абсолютно звездную труппу — Гундарева, Филиппов, Джигарханян, Леонов, Лазарев, Немоляева, Балтер, Виторган, Волков и т.д. — какие чувства ты испытала? Комплекс, страх, а может, вызов?
— Мы знали, что в театре нас ждет не только массовка: мы же пришли со своим спектаклем «Завтра была война». И я знала, что с начала сезона у меня будут две роли, потому что Женечка Симонова уходила в декрет. В Маяковке особая закулисная атмосфера — я не хвастаюсь, а просто констатирую факт. Как встретила меня Женя Симонова, как она рыдала в кулисах, когда смотрела наш спектакль «Завтра была война». А Наталья Гундарева на худсовете так и сказала: «Меня потрясла Прокофьева». И потом эти же слова повторила мне в лицо.
— Удивительная вещь: в Маяковке ты начала с серьезной роли, много еще чего сыграла, коллеги за кулисами плакали, а известность тебе принесла, извини, какая-то Жанна Аркадьевна из ситкома «Моя прекрасная няня». Не обидно?
— «Моя прекрасная няня» — для меня трудовая вахта со знаком позитива. Я благодарна своей тетке Жанне. Незатейливый ситком, который попал в свое хорошее время, когда на экранах ничего подобного не было, а кино наше тогда находилось в упадническом состоянии. По своей доброте и еще изобретательности режиссеров он стал любимым и рейтинговым. Его смотрели дети, и это тоже давало популярность. Когда я, ветеран антрепризного движения, приезжала в какой-нибудь город, меня встречала армия поклонников, смотревших «Няню». Когда они ко мне подходили, я говорила: «Хорошо, я все передам Жанне Аркадьевне».
Но не надо забывать вот что: «Няня» совпала с трагедией в Беслане, и нам приходили письма от родителей детей, переживших тот кошмар и ужас. Родители писали, что на ночь ставят очередную серию, чтобы дети спокойно засыпали. Как тут не порадоваться.
Моя телепопулярность в «Няне» принесла массу знакомств на различных мероприятиях. Но для меня это были не тусовки — там я познакомилась с очень талантливыми людьми. С двумя модельерами — Еленой Шипиловой и Сергеем Сысоевым — до сих пор дружу. Сережа, как сейчас помню, сказал тогда: «Я хотел бы одевать Жанну Аркадьевну», то есть меня.
Правда, из-за нее я иногда опаздывала на спектакли, и Сергей Арцибашев, руководивший в то время театром, делал брови домиком: «Прокофьева, ты понимаешь, что я должен тебе вынести выговор». Но когда в Москву приезжали все его свердловские родственники, они приходили ко мне в гримерку, чтобы сфотографироваться как с Жанной Аркадьевной. И он из-за угла смотрел на эту фотосессию, после чего шел выносить мне выговор. Это было смешно.
А еще я благодарна Жанне Аркадьевне за то, что удалось накопить гонорары (они были не такие уж огромные), чуть-чуть добавить и купить симпатичное жилье, о котором я мечтала.
«Няня», популярность, но в театре работать надо было и работой доказывать. Когда я участвовала в проекте «Танцы со звездами», мне так нравились все эти танцующие мальчишки. Они прибегали в театр, вели у нас свои уроки, всегда красиво выглядели, у них был хороший парфюм. Они хватали твои сумки, открывали перед тобой дверь. «Откуда вы такие?» — спросила я однажды от удивления, и Егор Дружинин сказал: «Оль, ты извини, но у нас все дерьмо с потом выходит. Некогда заниматься другими делами, работать надо». И нам на танцах некогда было ерундой заниматься. Может, у меня одной так сложилось?
У меня же семья не театральная, мама моя — медсестра, могла дарить мне только свою любовь. Когда я приходила домой из института вся в слезах: «У меня ничего не получается», она могла пожарить картошечку, молча поставить передо мной, и всё.
— Кстати о семье. По линии отца у тебя ведь священники. А они строги к актерскому делу.
— Священником у меня был только дедушка по отцовской линии, а как такового клана церковного, о чем можно прочитать в Интернете, не было. У меня даже нет их фотографий, поскольку все прадеды мои и деды не дожили до Великой Отечественной. Семья всегда была верующей, но в рамках своего времени. Знаю, что церковь, где служил прадед, находится где-то в Тверской области и до сих пор стоит разрушенная.
Пусть мои спектакли будут вебинарами и мастер-классами
— В твоем послужном списке есть приз «За вклад» в самый трудный жанр — в комедию. Ты знаешь как в жизни не грустить?
— Мне и в Благовещенске похожий приз вручали. К подобным призам отношусь тепло, но, с другой стороны, стесняюсь и не дай бог сказать: «Мое творчество. И мой вклад» — о ужас!!! Люблю комедийные роли. Со временем всё любишь, что играешь. Это как с едой: съел мороженое — люблю больше всего, а потом конфетку с халвой — нет, это люблю больше. Я очень люблю комедийные роли с драматическими кусочками: мы шутим, шутим, а потом возникает щемящая нотка, а потом еще диалог или монолог пошел, и в горле все засвербило. А потом опять стал хулиганить и шутить.
— Комедия на сцене дает жизненный заряд?
— Конечно, как и наша профессия. Поскольку она публичная, я поняла, что всегда надо быть на позитиве. Пусть даже если сегодня что-то не очень, если есть обстоятельства, оставь всё за сценой. И, конечно, хочется этим позитивом кого-то заразить.
— Замечено, что комики, выходя из кадра, становятся если не трагиками по жизни, то воспринимают все драматично.
— В жизни артисту позитива поднакопить надо. Я люблю это делать в уединении. Ну а как заходить домой, где твой сын, или если к маме поехать? Прийти и с порога объявить: «Мам, извини, я сегодня отыграла комедийную роль, буду ходить грустная и печальная». Когда я вижу своих родных, стараюсь быть с ними на веселой волне. Это приобретается, этому можно научиться. Хочется, конечно, иногда постонать, но можно щелкнуть что-то внутри и перейти на другие частоты.
— Не хочешь организовать какой-нибудь вебинар по управлению настроением? Стать коучем для нытиков?
— Я, наверное, определенный круг людей заряжаю, потому что у меня есть целые клубы, и это они организовывают сайты, связанные со мной. Просто я не эксплуатирую себя для них каждый день: смотрите, как я проснулась, как помыла ручки, а сейчас чай/кофе. У меня этого нет, и поклонники иногда ворчат, что я в соцсетях мало что выкладываю, хотя бы элементарный репертуар следующего месяца. Я извиняюсь, говорю, что двоечница, обещаю исправиться. Обязательно заряжу людей, которые ждут меня после спектакля, со всеми поговорю. А уж они напишут, как я неслась, как разговаривала. Про мастер-классы или вебинары… да пока некогда. Пусть мои спектакли будут такими вебинарами, мастер-классами.
Если совсем серьезно, то с возрастом больше стала различать человеческую глупость, недалекость, прагматизм — такие мне не интересны. Я не борюсь с ними, не самоутверждаюсь, просто ухожу в сторону. Люблю красивых людей, личности, таланты. Тянусь к ним и до сих пор пытаюсь что-то менять в себе. В этом плане я очень люблю Женечку Симонову, глядя на нее, всегда думаю: «Вот так мне нравится жить». А значит, я к этому подтянусь.
Но считаю, что легче добраться до сути человека, ничего ему не указывая, а лучше всего наговорить кучу комплиментов, причем заслуженных. От этого он сразу становится более открытый, глаза веселеют — и тогда можно решать все проблемы. Поэтому подруги надо мной смеются: «Ну конечно, Прокофьева опять кого-то завернула в кокон добра…». Когда человек это поймет, то цели можно достигнуть значительно быстрее.
Яжемать, чему вы меня можете научить, отец?
— Ты сыграла немало матерей. Но как ты угодила в матери Игоря Костолевского в спектакле «Пигмалион»?
— Это все хулиган Леонид Ефимович Хейфец придумал. С ним мы сделали спектакль «Все мои сыновья» по Миллеру. И он мне предложил миссис Хиггинс в «Пигмалионе». Поскольку возраст Элизы Дулиттл я уже пережила, то на роль матери согласилась, хотя и похихикала. Режиссеру тогда было 83 или 84 года, и я стала наблюдать за ним: как он сидит, как берет чашечку с чаем, как поворачивает голову, и начала его копировать. Так что многое я своровала с Леонида Ефимовича. А потом пошутила, что так отомстила ему за слишком возрастную роль. Шутки шутками, но если серьезно, я не видела ни одного «Пигмалиона», где бы так преподносилась мать. У мистера Хиггинса по жизни мама всегда была на первом месте, поэтому он из меня сделал чуть ли не королеву Елизавету II. Я даже грим брала с нее: и так она одета, и такой у нее салон, и отношения с сыном. Этот тип с характером мать во всем почитает и слушает.
— Только мужчина может вдохновить актрису на такую роль.
— Хейфец в последние годы был так мудр, и я его так любила. Выдающийся режиссер. Я сыграла мать в другом его спектакле — «Все мои сыновья», и мать совсем другую. Пьеса эта актуальная и сегодня: там обсуждаются военные дела и как человек зарабатывал на войне. Когда вышел спектакль, Леонид Ефимович сказал: «Я к своему возрасту знаю одно точно — за всё в этой жизни надо заплатить». Именно об этом пьеса: как человек в важных делах пошел на компромисс и как рассчитался за это своей жизнью. Зал рыдает до сих пор. Спектакль идет уже пять лет, но на таком же нерве, как вначале.
— Но большинство актрис режиссеру может сказать: яжемать, чему вы меня можете научить, отец?
— Действительно, хочется иногда такое сказать, потому что мужчины что-то в нас не понимают. Мне казалось, что Леонид Ефимович не понимает женскую логику, но тогда мне хватило ума не самоутверждаться, не доказывать, а услышать его. Казалось, что в одной сцене я должна была метаться, хватать мужа за грудки и вырывать письмо со страшным известием, но он мне сказал: «Оля, сядь в кресло и говори монолог». И я послушалась, села в кресло и все делала по нему, за что до сих пор ему благодарна, и Леонид Ефимович у меня живет в сердце.
— Ты же мать. Не сценическая. Сын Саша, который в детстве выходил на сцену Театра Маяковского, актером не стал. Жалеешь?
— Мне до сих пор кажется, что мой сын Саша мог стать даже очень хорошим артистом. Но сначала он поступил в Высшую школу экономики, потом — в ГИТИС, но не заразился театром. Больше дружит с цифрами, занимается небольшим своим бизнесом. На этом, пожалуй, точка: он меня попросит о нем не говорить, чтобы в этом не чувствовалась мамина опека. Ведь его поколение попало в огромное количество соблазнов, в многообразие профессий, желаний всего сегодня и очень быстро. Интернет открыл такое поле для деятельности, что они в какой-то момент растерялись. Это не то что мы. У нас было меньше возможностей для наших фантазий.
— Оля, последний вопрос. Каждая актриса, особенно с большим опытом работы, играет свою тему — мать, любовь. Что ты через столько женских образов поняла про любовь?
— Казалось бы, любовь — это… И хотелось что-то такое придумать. Но… Я сформулировала для себя так: любовь — это боль, но которую постоянно хочется испытывать. Когда я была очень сильно влюблена, я испытывала какую-то боль, и мне хотелось с ней засыпать.
И еще у Маркеса есть рассуждение о том, как у человека закончится жизнь. И я стала думать: «А как бы мне хотелось, чтобы моя жизнь закончилась?» И поняла, что единственное — мне бы хотелось, чтобы я в этот момент была в кого-нибудь влюблена. Как у Маркеса. Если уйти из жизни в этом состоянии, то это, наверное, подарок Господа Бога.
Первоисточник
