Спустя ровно год после официальной премьеры, сыгранная осенью 2020 го всего несколько раз, постановка Миндаугаса Карбаускиса «Семейный альбом» по пьесе «На покой» (1979) австрийского драматурга Томаса Бернхарда, к счастью, вновь вернулась в репертуар Московского академического театра имени Вл. Маяковского.
Отечественный читатель, а тем более зритель, мало знаком со сложным и странным миром Бернхарда. Его произведения у нас почти не издавались, спектакли по ним почти не ставились. По словам переводчика пьесы Михаила Рудницкого: «...самый контакт с его искусством вполне преднамеренно стилизован Бернхардом как трудность. Читателю, чтобы оценить работу автора, предлагается тоже проделать некую духовную работу, совершить усилие, доискаться до сути». Для нынешнего зрителя, в массе своей избегающего сложных тем - кино, книг, а тем более постановок - задача непосильная. Искусство для широких масс никогда и не отличалось особой глубиной.
Выросший при фашистском режиме драматург, с тяжелыми детскими моральными травмами, с обидами на весь мир, на своем опыте узнавший, что такое авиационные бомбежки и болезненно воспринимавший атмосферу «бездумного единомыслия» (по М. Рудницкому), обычную для предвоенной Австрии, где сплелись воедино мораль католическая и национал-социалистическая, - не мог написать легкомысленную пьеску в условно опереточном жанре. Даже стиль он выбрал нетрадиционный - ритмизованная проза. Бернхарду важен этот необычный, неординарный ритм, эти стихотворные столбцы без единого знака препинания, что позволяет персонажам уходить от диалога в длинные и пространные монологи. Вероятно, поэтому он всегда был интересен для актеров и пугал режиссеров, не решавшихся подступиться к таким сложным и по наполнению, и по стилю, пьесам.
... Камерное пространство Сцены на Сретенке не предполагает большого количества зрителей. Небольшая комната, задуманная художником-постановщиком Сергеем Бархиным (это последняя его работа), - мрачная, по-немецки строгая, даже аскетичная. В ней нет лишних вещей - всё просто и функционально. Большой стол, два стула, радиоприемник, пианино, нехитрые предметы быта. На окнах плотные шторы. Ни одна душа не знает, что каждый год 7 октября, вот уже многие десятилетия за этими наглухо зашторенными окнами отмечают день рождения одного из главных нацистских преступников, рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера. Когда-то он очень помог хозяину этого дома Рудольфу Хёллеру (Михаил Филиппов), снабдив его фальшивым паспортом. Небольшая услуга сохранила жизнь бывшему заместителю коменданта концентрационного лагеря и впоследствии помогла добиться высокого положения в обществе.
Председатель суда Хёллер, бывший офицер СС - по-прежнему убежденный нацист. Прошедшие 30 с лишним лет после окончания Второй Мировой войны не переубедили его, не заставили раскаяться в своем преступном прошлом. Рудольф гордится непродолжительным знакомством с Гиммлером, сознательно ищет параллели, чтобы быть похожим на своего кумира, постоянно вспоминает детали одной-единственной встречи. «Вы выполняли важное задание / на благо всего немецкого народа / Вы выполняете вашу миссию на благо всего немецкого народа так он сказал». Хёллер будто оправдывается, прикрываясь важностью былого влиятельного чина, пусть даже осужденного всем разумным мировым сообществом. И только изредка в его глазах читается страх перед будущим, перед неминуемым и неотвратимым наказанием. Недаром он воспринимает как знак, что именно в этот святой для него день во дворе дома «ребята-жиденята» привязались к нему и даже оторвали пуговицу на пальто. До отставки и выхода на пенсию осталось совсем недолго. Что его ждет потом? Чем он сможет прикрываться дальше? Куда сможет убежать? Удастся ли ему скрыть свою неприязнь к такому чужому и ненавистному миру, что осуждает нацистов и их идеи? Михаил Филиппов мастерски, филигранно ведет своего героя от эмоции к эмоции. То он растерян неожиданным нападением еврейских детей - кто за ними стоит, кто их подослал? То горд победой в суде - ему удалось благодаря своему влиянию отклонить строительство химической фабрики. И вот, наконец, не без воздействия выпитого в память о Гиммлере вина, в нем прорывается страшная ненависть ко всему живому, переходящая в агонию. Сцена за сценой зритель испытывает целую гамму чувств к этому жестокому и неуравновешенному персонажу, что удается благодаря высокому уровню профессионализма Михаила Филиппова и грамотно выстроенным режиссерским сценам.
... Если судья Рудольф Хёллер - однозначное зло в этой мрачной и трагической истории, то его сестры Вера и Клара в исполнении Евгении Симоновой и Галины Беляевой (с удивительной тонкостью и искусностью ведут актрисы своих персонажей по действию, фактически, лишенному действия, «разговорному») - загадочны и едва уловимы. На первый взгляд, всё предельно ясно. Героиня Евгении Симоновой Вера - верная и преданная сестра. Яростно наглаживая утюгом судебную мантию, а потом и нацистскую форму брата (художник по костюмам Мария Данилова), скрупулезно подготавливая главный ежегодный праздник в его жизни, она длинными монологами будто бы оправдывается перед сестрой, сидящей в инвалидном кресле: за свои идеи, за свою поддержку бесчеловечных поступков нацистов в лице брата, не забывая упрекнуть Клару в ее протестном социалистическом прошлом и подчеркнуть, что свалившееся на нее несчастье спасло девушку от неверных шагов, и вероятно, спасло даже жизнь. И только дважды можно усомниться в искренности всего, что Вера делает, говорит, и даже думает. Ежегодным ритуалом на этом «празднике» является просматривание семейного альбома - в нем собраны фотографии разных периодов жизни, даже самых тяжелых и постыдных. Вера в отсутствие брата признается, что боится листать эти черно-белые свидетельства... А когда Рудольф разглядывает фотографию в новой красивой рамке, где они с Гиммлером вместе, в ту единственную встречу, у Веры-Евгении Симоновой во взгляде мимолетно появляется ненависть - и к брату, и к рейхсфюреру, и ко всей этой мерзкой и лицемерной жизни, которой она живет вот уже столько десятков лет. Но произнести слова правды даже самой себе она не в силах, в отличие от своей младшей сестры. Та высказывает всё, что думает - и о нацистах, и о неуравновешенных родителях, и о том аморальном и даже запретном образе жизни, который ведут сестра с братом... Что же заставляет ее оставаться в этом доме, а не настоять, чтобы ее отдали в приют, как предлагают соседи и друзья Рудольфа? Что вынуждает каждый год надевать ненавистный «маскарадный костюм» в виде лагерной робы и даже позволять отрезать себе волосы, на пример нацистских узников? Клара штопает брату носки, прячется за книгами, пишет письма в газеты. Возмущается, негодует. Только никому не смеет ни написать, ни рассказать о том, что ежегодно происходит в их доме, какой театр здесь разыгрывают ее близкие родственники... Ей просто не позволят это сделать. И «громкое», выразительное молчание Клары-Галины Беляевой более красноречиво, чем монологи-оправдания и монологи-обвинения ее сестры Веры. Оно угнетает, оно провоцирует, оно никого не оставляет равнодушным.
Большим режиссерским открытием Карбаускиса является сцена, которой в пьесе уделено всего несколько строчек. Накануне празднования Кларе каждый год снятся странные сны: то ли зверь, то ли мужчина - большой, волосатый, - наваливается на нее, ей становится всё тяжелей, ей страшно, и в тот момент, когда кажется, что он ее задавит, она просыпается. Миндаугас Карбаускис закольцевал эту сцену: когда в финале у Рудольфа, после агрессивного размахивания пистолетом, крика и угроз случается сердечный приступ, он падает именно на свою младшую сестру, тем самым делая ее сон пророческим до ужаса...
Приступая к репетициям очередного спектакля, мудрый Петр Фоменко всегда задавался вопросом: кто кого в пьесе любит. Миндаугас Карбаускис, как ученик Петра Наумовича, вероятно, тоже искал ответ на этот сложный вопрос, работая с пьесой Бернхарда. Глубоко копаясь в непростой человеческой природе, выворачивая наизнанку истинные мотивы их поступков и подтексты разговоров, найти любовь между героями, несмотря на все их слова о заботе и внимании, несмотря даже на родственные связи, оказалось делом практически безнадежным. Нет ее. И не может быть там, где есть лицемерие, в первую очередь, перед самими собой, где арийский дух заменяет дух человеческий, который никогда не может существовать без любви. «Нам надо выносить друг друга», - говорит Рудольф. «Мы все ничего другого не заслуживаем», - вторит ему Клара. «Без Рудольфа нам давно бы уже не жить», - повторят Вера... Это вынужденное совместное существование, с глубокими внутренними страхами, с уходом в алкогольное забытье, как у младшей сестры - путь в никуда, путь, рождающий омерзительное подчинение непреодолимым обстоятельствам. И только горы мертвецов со страниц старого семейного альбома смогут прорвать, хоть ненадолго, хоть раз в году, шаткий внешний мир героев этой страшной истории - с загубленными человеческими жизнями жертв, с покалеченными судьбами палачей. И в финале, как страшное подтверждение вынужденности этого семейного театрального представления, вполне себе легкомысленная песенка современной немецкой эстрады: «Ich liebe das Leben» - я люблю жизнь. Может быть, в этих словах и кроется ответ на вопрос: где в страшной, трагической по сути истории семьи можно найти любовь?..
Оригинал статьи
