ТАЛЛИНН, 12 мар — Sputnik, Алексей Стефанов. Несколько лет назад в театре им. Маяковского были поставлены спектакли по пьесам Марюса Ивашкявичюса «Кант» и «Русский роман» – и театральная Москва заговорила о них и об их создателе. «Русский роман» о Льве Толстом Ивашкявичюс написал на русском языке – впервые в жизни.
«Я решил, что будет странно, если дневники писателя и его близких буду читать на русском, переводить их на литовский язык, а потом снова на русский. Поэтому решил сразу писать по-русски, а если не получится, перейти на родной язык. Но как-то начало получаться…» – вспоминает Ивашкявичюс.
Вслед за двумя пьесами Ивашкявичюса на сцену «Маяковки» недавно шагнула и третья – худрук театра Миндаугас Карбаускис поставил драму «Изгнание». Она о литовцах, отправившихся в поисках лучшей жизни в Лондон и угодивших на самое дно. Есть среди героев пьесы и латыши, которые также не смогли найти себя на чужбине. Необычным для московского зрителя оказался не только сюжет пьесы о европейских эмигрантах, но и продолжительность спектакля – четыре часа плюс два антракта.
Чтобы написать пьесу, пришлось много пить
– Марюс, ваше «Изгнание» произвело на меня, как на рижанина, очень сильное впечатление. Пьеса настолько правдоподобно написана, что в Андрюсе-Вандале, погибшем в Лондоне, я даже узнал судьбу своего приятеля – бывшего офицера латвийской армии Геннадия Ярониса, который стал не нужен родной Латвии, уехал в Лондон, но в итоге был там убит таким же, как он, сквоттером-поляком. Как у вас родилась идея написать пьесу о тяжелой доли литовцев и латышей в Британии?
– Мне предложили написать этот сценарий несколько человек, в том числе атташе по культуре посольства Литвы в Великобритании. Они решили, что литовцев в Лондоне так много, что это может уже стать материалом для творческого анализа. Поэтому предложили мне поехать и на месте определиться, что из этого может получиться. Идея оказалась очень интересной, и я, не раздумывая, стал собирать вещи. Вначале поехал на один месяц, потом еще на один. Но практически весь материал собрал за время первой командировки. Это был очень интенсивный месяц, я почти не спал.
– И каким же был ваш распорядок дня?
– Я приехал в Лондон подготовленным – у меня были контакты друзей, друзей их друзей и так далее. Плюс мне очень помогало посольство – они также подыскивали литовцев, которые могли быть мне интересны своими историями. Но все оказалось гораздо сложнее, чем изначально представлялось – этих людей либо трудно было застать, поскольку у них попросту не было свободного времени, либо они не хотели ничего говорить, либо рассказывали совершенно неинтересные истории. Поэтому в первые пять-шесть дней я думал, что ничего из этой затеи не выйдет.
Но потом одни литовцы стали посылать меня к другим, более разговорчивым и интересным, и вот тогда карусель закрутилась. Причем такая, что все вечера и ночи у меня были заняты: как правило, днем будущие герои пьесы работали и могли со мной встретиться только после смены. Я приезжал на окраины Лондона, приходил к ним в гости, где меня обязательно ждали накрытые столы, мы начинали что-то есть, пить. Чаще это была водка Smirnoff. Как правило, наши там пьют именно её. Видимо, соотношение цены и качества хорошее. Она и в спектакле присутствует поэтому. Но тут возникала другая проблема – люди не очень понимали, что я от них хочу. Они знали, что я не журналист, но когда я объяснял, что являюсь драматургом и хочу написать пьесу – для них это звучало странно. Хотя через два-три часа пустой болтовни люди открывались. И эти открытия были такие, что просто шокировали. В большинстве своем они и легли в основу пьесы.
– Видимо, здоровье у вас крепкое – это же вы целый месяц жили в таком, скажем так, непростом режиме.
– Должен признаться, было трудно. Иногда я только под утро возвращался к себе в комнату, снятую в центре Лондона, пытался отоспаться, а вечером снова брал бутылку-другую и ехал в очередные гости. Я, конечно, пытался сачковать, пропускать, но некоторые замечали, говорили: «Давай, пей, если хочешь что-то услышать». Я понял, что для некоторых людей эти разговоры были как терапия. Бывало, они рассказывали такие истории, что члены семьи, сидевшие с нами за одним столом, слышали их в первый раз и поражались не меньше меня.
Из пьесы мат не выкинешь
– Москва стала четвертым городом, в котором было поставлено «Изгнание». Первым был Вильнюс, затем Рига и Таллинн.
– Да, в Литве эта пьеса – до сих пор бестселлер, спектакль, каких не было. Хотя он был поставлен на сцене Национального театра Вильнюса Оскарасом Коршуновасом еще в конце 2011 года. А там, в отличие от Москвы, спектакль идет не четыре, а шесть часов. Но на сцене играет рок-группа, и получается такой спектакль-концерт. Сравнивать с московской постановкой Миндаугаса Карбаускиса их сложно – они разные. В Вильнюсе на сцене играет более тридцати человек, в Москве значительно меньше, спектакль более камерный. Кроме того, в Вильнюсе звучит очень много нецензурной лексики, я бы даже сказал – сплошной мат, а в Москве этого нет, есть только слова, созвучные с некоторыми ругательствами.
– Неужели литовский мат? В латышском языке не так уж много грубых ругательств.
– Мы употребляем русские ругательства. И больше, чем латыши, потому что мы более эмоциональный народ. В литовском языке есть свои ругательства, но по эмоциональной силе они далеки от совершенства. И вы представляете, что это было – нецензурная брань со сцены главного театра страны – Национального театра?! Во время премьеры люди выходили из зала группами по сто-двести человек – в знак протеста против этого. И еще зрителей возмущали сцены насилия – все это стало шоком для тех, кто постоянно ходил в Национальный театр.
Признаюсь, что после первых спектаклей нам было даже боязно, что же это будет, какую судьбу ждет спектакль? А следом на нас накинулась вторая по величине газета страны, которая целую неделю писала о том, как два человека очернили главную сцену Литвы. Но привело это к тому, что поменялась сама публика Национального театра. Хлынула молодежь, которая раньше не ходила в театр.
– Да вы просто произвели революцию в театре.
– В какой-то мере да. Не скажу, что вообще в литовском театре, но в Национальном театре точно. Перед тем как поставить этот спектакль, в нем как раз произошла смена руководства – пришли новые директор и художественный руководитель. В итоге из театра, в котором показывали какие-то мертвые комедии, эти два молодых амбициозных человека за пять лет сделали театр №1 в Литве.
– И, выходит, перемены начались с вас. А зрителя смутила только нецензурная лексика или сам сюжет тоже? Вас не обвинили в том, что вы показали жизнь литовцев за границей слишком мрачно, все очернили. Да и британцев представили не в лучшем свете.
– В самом начале было и это. Меня спрашивали: а где же счастливые рассказы, истории успеха? На что я отвечал: театр – это не про счастье и удачу, про это неинтересно рассказывать. Мы ищем драмы, трагедии. Комедии, конечно, тоже, но меньше. Вообще, интерес публики к этому спектаклю заткнул всех, кто пытался высказываться негативно. Публика свой выбор сделала.
Интересно, что первые спектакли «Изгнания» в Вильнюсе шли перед самым Новым годом и никто еще не знал продолжительность спектакля. Начинается-то показ в семь вечера, а вот об окончании мы не говорили. И вышло так, что спектакль, который шел 31 декабря, закончился без десяти минут двенадцать. В итоге одна часть зрителей Новый год встречала прямо в театре, а другая побежала к Кафедральному собору Вильнюса, к башне Гедиминаса.
– От мата в итоге тоже не отказались?
– Мат в Национальном театре Вильнюса звучит и сейчас – мы ничего не убрали. Я сам, когда писал пьесу, использовал мат впервые и думал, что дал себе волю только на время написания, что потом все это уберу, отредактирую. А когда уже написал, перечитал, понял, что нет, нельзя ничего убирать – эта тоже часть пьесы.
Молодежь готова покаяться за Холокост
– Марюс, вы не только в театральной жизни почти революционер, но и в реальной – меняете представление людей о многих вещах. Марш памяти жертв Холокоста в вашем родном городе Молетай, который вы организовали, посвященный массовому убийству евреев в первый год Второй мировой войны, вызвал неоднозначную реакцию.
– Нет, я его не организовал, а скорее поддержал. Организовал потомок выживших в Молетай евреев – Цви Крицер, живущий в Израиле. Он зажегся этой идеей. Не всем же интересно, даже среди евреев, копаться в прошлом. А он посчитал это очень важным, решил поставить памятник на месте расстрела двух тысяч евреев в Молетай, устроить вот это шествие. А я уже подключился, когда услышал, что он сталкивается с какими-то препятствиями, равнодушием литовцев. Это был такой толчок – смесь стыда и зла, когда я понял, что Крицер получает только формальную поддержку – мол, вы делайте, мы не будем вам мешать. Я понял, что в моем родном городке, который я очень люблю, евреи опять пройдут по улицам в одиночестве, как чужие люди, как это было 75 лет назад, когда они также шли через весь город к месту своей казни.
– И тогда опубликовали ставшую знаменитой статью, в которой призвали литовцев покаяться и пройти в день 75-летия трагедии Молетай маршем мира.
– Да, перед маршем вышли две мои статьи, посвященные этой теме. И честно говоря, спасибо литовскому обществу. Я не знал, какой будет реакция, ожидал, что будет много негатива. Были, конечно, злые возгласы, но в целом реакция оказалась очень позитивной. Мне кажется, у многих политиков и людей культуры открылись глаза на то, что выросло новое поколение, у которого есть сила и воля что-то делать в этом направлении, они готовы покаяться. В этом марше 29 августа прошло около трех тысяч человек, но пришло бы больше народа, если бы это был выходной день. Люди писали, просили сделать какую-то виртуальную страницу в интернете, чтобы зарегистрироваться на ней и поддержать этот марш удаленно.
– А лично вас, кроме того, что хотели помочь Цви Крицеру, что заставило поднять эту тему?
– Я знал, что, как и почти в каждом литовском городке, в Молетай были расстреляны евреи, но не представлял цифр. А когда понял, что в один летний день в моем городе было убито две трети населения, но об этом не было принято писать и рассказывать, мы даже не знали, что вот этот заброшенный сквер стал братской могилой для этих людей, мне стало жутко. Я ведь и сам узнал об этом только года четыре назад, когда к юбилею города вышла книга о Молетай и там был текст про евреев. Только тогда я понял масштаб всего произошедшего.
– А еще же вышла книга Руты Ванагайте «Наши», которая как раз рассказывает про то, как литовцы участвовали в уничтожении евреев по всей Литве и Белоруссии. Ванагайте, как она рассказывала, после выхода этой книги лишились половины друзей, очень многие отвернулись от нее.
– Да, эта книга вышла в начале прошлого года и рассказывает про добровольные формирования литовцев, которые убивали евреев. Рута и один еврей из Израиля проехались по многим местам убийств и просто рассказали о каждом месте, как это все происходило. Это был большой шок для всей Литвы. Люди по разному восприняли эту книгу – кто-то не мог поверить, что так могло быть, у кого-то пробуждалась оборонительная реакция. Говорили: «Причем здесь эти евреи, почему мы не говорим про наших людей, убитых советами». Это очень часто так бывает – тот, кто не хочет слышать про Холокост, начинает говорить про наши жертвы. Но дело в том, что про наших мы говорим с начала девяностых, и очень много, а вот про убитых евреев, которые были нашими же гражданами, начинаем говорить только сейчас.
Но после марша в Молетай Литва предстала в другом свете. Конечно, по-прежнему раздаются голоса: «Зачем очернять Литву?». Но тут очерняй не очерняй, а мир знает, что произошло. Просто ждет, когда у нас появится сила признать это и что-то с этим сделать. Я очень хочу, чтобы акцией в Молетай дело не закончилось, а продолжалось бы дальше. Мне кажется, что все больше и больше людей присоединяются к этому – появляются новые инициативы, мэры различных городов тоже хотят сделать у себя что-то подобное. Пишут мне, Цви Крицеру, просят помочь. Они тоже хотят покаяться и перенять эстафету.
Маленькая, но сильная театральная страна
– На днях в Риге, в Латвийском национальном театре прошла премьера вашей пьесы «Ближний город», которую поставил там российский режиссер Кирилл Серебренников. В ней много сцен насилия и секса. Вы тоже приезжали на премьеру, как, на ваш взгляд, зритель принял постановку?
– Эта пьеса была написана еще в 2004 году, она не новая, но Кирилл Серебренников попросил её переписать. Там две параллельные линии, и вот в одной я полностью изменил персонажей. Вышла как такая новая версия старой пьесы. А сам её сюжет про темную сторону человека, как про темную сторону Луны, которую мы не видим. Руководство театра опасалось, что для рижского зрителя этот спектакль будет шокирующим, что он не будет готов к такому сюжету. Да, не все знали, что с этим делать, некоторым становилось даже плохо. Конечно, это не тот случай, когда человек получает катарсис. Но в целом спектакль имел большой успех. Приятно было видеть в зале известных лиц, среди них Раймонда Паулса.
– А как вы сами считаете, почему в Москве так много литовских режиссеров и драматургов? Прямо какая-то балтийская экспансия талантов, творческих людей.
– Я еще сам себе на этот вопрос не ответил. Наверное, потому, что литовский театр вырос из русского и к русской школе приложил литовскую ментальность, а из этого получилось что-то интересное. Не думаю, что только для России. Действительно, литовский театр — это то, чем мы можем гордиться. Есть много литовских режиссеров с мировым именем, которые востребованы по всей Европе. Я не знаю, как долго это будет продолжаться, но сегодня мы маленькая, но сильная театральная страна. И видя это качество, Москва старается забирать лучших, потому что это громадный город с большими возможностями.
– В Литве вас не ревнуют к России? Отношения-то не очень теплые. Не обвиняют в том, что получаете деньги от Кремля?
– Это как с вопросом о расстрелянных евреях. Есть такие персонажи, которым неважно, что ты работаешь с людьми, не имеющими ничего общего с политикой Кремля, да и вообще с политикой. Для них все четко – если ты в Москве, значит, работаешь на Кремль. Но, к счастью, этих громко кричащих людей мало, умные сограждане понимают, что это не так. Я всегда говорю, что, если начнется война и мы отзовем своего дипломата, тогда, конечно, и я отзову свои произведения. Я думаю, что культура должна быть той областью, которая последней прервет отношения, до последнего сохранит этот мост дружбы.
– Хм… Я надеюсь, что войны все-таки не будет.
– Я тоже на это надеюсь.
