В театре им. Маяковского состоялась премьера постановки под названием «Русский роман», рассказывающей о Льве Толстом в жизни и творчестве. Мы сходили на спектакль и теперь спешим поделиться впечатлениями.
Духовные искания, перемежающиеся супружескими изменами, гуманизм, переплетающийся с анархизмом, бесконечная вера и отлучение от церкви — все это жизнь Льва Толстого. Называть его писателем не слишком честно: он стремился выйти и вышел за пределы литературы. Его учение — почти религия. Оттого разбираться во всем, что связано с графом, от его романов до дневников и философских сочинений, — трудная и подчас неблагодарная задача.
Иногда имя Льва Толстого наваливается на произносящего: его жутковатыми дневниками, тысячами страниц из школьной программы, хрестоматийной бородой. Но потом оказываешься в Ясной Поляне или даже в Хамовниках — и отпускает. Становится как-то тепло и уютно. По-человечески. Именно это человеческое (и человечное) в биографии и творчестве яснополянского старца, кажется, особенно дорого режиссеру и драматургу. Пьесу «Русский роман», основанную на произведениях (в первую очередь на романе «Анна Каренина») и биографии Льва Николаевича, написал литовский драматург Марюс Ивашкявичюс, вместе с которым худрук Маяковки Миндаугас Карбаускис уже ставил «Канта».
Карбаускис и Ивашкявичюс фактически приравнивают друг к другу Левина с Кити и Льва Николаевича с Софьей Андреевной. Разобраться, где кончаются герои и начинаются реальные люди, трудно, почти невозможно. Кити-Соня (Вера Панфилова) почти мгновенно вырывается за границы «идеальности» героини романа. Рвет и мечет, не может с собой справиться, кричит дурным голосом. Левин-Толстой (Алексей Дякин) еще недолго держится, но вскоре тоже дает нам понять, что он отнюдь не литературный персонаж — он сложнее даже самого непростого толстовского героя.
Отношения графа с мужиками (читай: с народом) Карбаускис и Дякин решают быстро и просто. Граф (или все-таки Левин? Пожалуй, оба) на покосе выглядит глуповато. Мужики посмеиваются, и нет уверенности, что смех этот — добрый. В лучшем случае — снисходительный. Но он этого не видит. Видит красоту, и даже совершенно бутафорский стог сена в глазах героя Дякина оживает. Впрочем, какие-то вещи ему оживлять не стоило — они поднимают бурю в душе Кити-Сони. И эта буря, и эта красота изгоняют его в другое измерение, за горизонт событий. Больше мы графа не увидим. Он останется лишь паузами между репликами повзрослевшей Сони, уже Софьи Андреевны в исполнении Евгении Симоновой.
На самом деле спектакль о ней, об этой несчастной, в сущности, женщине, которая всю жизнь пыталась построить дом без фундамента. Потому что семейные отношения с «черной дырой» — это утопия, в отличие от утопии, придуманной Толстым, недостижимая даже в теории. Равна ли Софья Андреевна Толстому? Это вопрос, над которым бьется актерский состав. Пока что Симонова говорит, по большей части, о человеческом — о любви, об усталости, об отсутствии сил, о женском и материнском одиночестве, о ревности. Ревность раздирает ее — сначала она ненавидит Агафью, потом Черткова. И как прекрасно, что обоих этих персонажей уверенно, «широкими мазками» играет Татьяна Орлова. Время от времени Софья Андреевна затихает от истерики, или — от приступа нежности к «Левушке», осекает свое желание бежать. Берет под контроль эти, в общем-то, мелодраматические страсти. И в этих секундах возникает человек, персона, способная разделить с гением его бремя — бремя его таланта, величия и заблуждений.
Но это лишь мгновения. Софья Андреевна все-таки выбирает жизнь, а жизнь ее разрывает в клочья и оставляет в абсолютном одиночестве. И даже мечты, где все живы и рядом, разрушаются письмом сына, Льва Львовича, издалека. Мать детей гения сидит на фоне колонн, уходящих в бесконечность (куда-то туда за несколько минут до этого ушел ее муж, ушел, не простившись с ней, ушел, будучи рядом с людьми, в которых не было того, что проповедовал он — любви), и читает это письмо. Сын (предельно честная и эмоциональная работа Алексея Сергеева) счастливо мечется по миру в компании дамы в блестящем платье. Он придумывает путь к бессмертию и сравнивает свою спутницу с Карениной. И непонятно, что — первое или второе — расстраивает мать больше.
Подругу Льва Львовича Толстого, облаченную в наряд фактуры ночного неба, играет Мириам Сехон. К моменту встречи с младшим Львом Толстым она уже успела познакомить нас с Анной Карениной и объяснить, почему та должна уйти. Объяснение убедительно настолько, что судьба Карениной перестает казаться сколько-нибудь трагичной. Уж лучше так, чем...
В Карениной, сочиненной Ивашкявичюсом и додуманной Карбаускисом и Сехон, столько легкости, что она вот-вот взлетит. Она вся — сплошной звон, стрекозье крылышко, пронизывающее пространство и тут же его покидающее. Зато воспоминания о нем меняют жизнь. Рождают новые мысли, а за ними — идеи и даже учение. Легкость руки Карбаускиса не только в неуловимом образе Анны, но и в умении зарядить накопившее напряжение пространство энергией юношеского задора. И ладно красные клоунские носы! Но ведь режиссер решился выпустить на сцену Бэтмена. Без шуток. Когда он появляется, на секунду зал замирает: «Это что... Толстой?». Толстой, но только не Лев, а Ванечка. Вернее, летучая мышь, которая кажется многочисленному семейству духом умершего брата. И от всех страданий остается лишь тень, но ее так легко рассеять. Проверить, сколько шагов от любви до ненависти, не представляется возможным. Анна говорит, что любовь заканчивается, исчезает, остается только воспоминанием, за которое мы так держимся. Но Софья Андреевна ее тут же опровергает. Любовь вечна и непобедима. Но созидательна ли? Да какая разница.
Дарья Шамина, «Buro 24/7»
Оригинальный адрес статьи
