Игорь Костолевский: Я оптимистичный Идеалист

Интервью: Мила Серова
                                                                                                                  
Признаться честно, отправляясь на интервью с Костолевским, я немного побаивалась, представляя себе Игоря Матвеевича этаким гордым, замкнутым и берегущим свою независимость денди. И была буквально очарована тем, что он так естественно прост, приветлив, так свободен от высокомерия и капризного самодовольства. Благодаря изящной простоте, располагающей к доверию интонации джентльмена он, подумала я, может найти общий язык с очень разными людьми, что крайне важно для профессии актера. Но вот что касается искусства, говорили мне, здесь Костолевский проявляет жесткую бескомпромиссность. Он абсолютно не терпит предсказуемости, банальности, которые всегда губительны для роли. Если играет Плюшкина, то вы увидите не штамп «прореху на человечестве», а несчастного, безмерно одинокого старика и испытаете не презрение и насмешку, а жалость. Его Вельчанинов из фильма «Вечный муж» (по Достоевскому) – это уникальная работа, стоящая больших душевных инвестиций. Игра ювелирная, проникнутая глубоким психологизмом и исповедальностью, лишенной надрыва и нарочитого пафоса. Мастерство актера заключается не только в нелинейном прочтении роли, но и в умении, обнажая эмоции своих героев, высвечивать внутренний орнамент чувства. Обязательно посмотрите в Театре имени Маяковского спектакли с участием Костолевского «Враг народа» (Петер Стокман), «Таланты и поклонники» (князь Дулебов), «Мертвые души» (Князь и Плюшкин), «Женитьба» (Подколесин). И ни в коем случае не пропустите в новом сезоне премьеру – спектакль «Кант» (режиссер М. Карбаускис), где играет Игорь Матвеевич.
– Премьерный спектакль «Враг народа» сделан в жанре документального реализма. Мэр отказывается закрыть химический завод, отравляющий минеральный источник, и тем самым обрекает жителей на гибель. Этот мерзавец в вашем исполнении настолько интеллигентен, что даже симпатичен. Вы этого хотели?
– Я не ставил перед собой задачу высмеять или обличить. Мне интересен персонаж не сам по себе и не его политическая функция – мне важно найти в нем то, что мне по-человечески понятно. И только в этом случае я могу его сыграть. Петер Стокман – неравнодушный циник. «У меня же ни дворцов, ничего нет! Я для людей старался!» – говорит он. Я пытаюсь играть так, чтобы зал увидел, что у этого человека есть своя правда, что он заложник обстоятельств. Вообще, встать на точку зрения другого человека, даже если он тебе не очень приятен, самое трудное.
– В обычной жизни вам это удается?
– Не всегда, но я стараюсь. Это с возрастом пришло. В детстве-то я был бескомпромиссен, лез в драку, то есть меня постоянно били: я был самым маленьким в классе. Жизнь заставила сопротивляться – записался в секцию бокса. На первой же тренировке получил в пятак, пришел домой с разбитым носом, но занятия не бросил. Был уверен, что только кулаки сделают меня правым. Но постепенно понял, что мордобой – не лучший способ доказать свою правоту, это, как правило, крайняя мера.
– Доктор Стокман говорит: «Все, что нужно человеку, – любовь и свобода». А на каких китах держится ваше кредо?
– Я бы добавил познание. Любовь, свобода и познание – наиболее полная формула счастья. Я к ее пониманию не сразу пришел. Жизнь как лес: то попа-даешь в темную чащу, то вдруг в дебрях мелькнет огонек, и ты идешь к нему и обретаешь свой путь. Для меня свобода – это возможность заниматься любимым делом. В этом смысле я был свободен всегда. А вообще, любая свобода неразрывно связана с ответственностью и культурой. Чем культурнее человек, тем более ответственен он за свою свободу.
– В финале спектакля «Враг народа» победили те, у кого власть и деньги. Герой-одиночка погибает. Неужели будущее так безнадежно и все, что нам остается, – лежать, молчать, бояться?
– Если уж ты взял на себя миссию героя, будь готов, что за тобой могут прийти. Я сам никогда не взвалю на себя ношу борца: не готов. Но уверен, что, если каждый на своем месте станет честно выполнять свое дело, многое изменится. Вообще, в нашем спектакле много полемического задора, прямых формулировок, иронии, обличения, но, быть может, пока ему не хватает сострадания. Увы, понятие сострадания вообще уходит из нашей реальности. Успех любой ценой – вот главная примета нынешнего времени.
– В начале творческого пути огромный успех вам принес не театр, а кино. Интересно, а с чего начался ваш кинематограф?
– С того, что в 14 лет я пере-шел из дневной школы в вечернюю: решил работать, мне было неудобно клянчить деньги у родителей, хотелось чувствовать себя мужчиной, приглашать девушек в кино, угощать мороженым. Устроился в «почтовый ящик» (так в советские времена называли секретные предприятия. – Ред.). Трое суток работал, трое отдыхал. На первую получку купил родителям подарки, а себе – байдарку. В те годы было популярно ходить в походы. И вот мы большой компанией отправились летом в плавание по реке Воре. Однажды оставили лодки на берегу и пошли в деревню. А там – благолепие: высокие дубы, коровы мычат, а в сарае показывают французский фильм «Но-эль Фортюна». Все время рвалась пленка, матерились мужики, лузгали семечки бабы, а я сидел, завороженный красавицей Мишель Морган и ее романом с Бурвилем. Ночью не мог заснуть: их история любви произвела на меня сумасшедшее впечатление. И был еще один примечательный случай. Мы жили в коммуналке, и у нас был телевизор «Темп-3». Родители запрещали мне включать его. Как-то раз они ушли в гости, и я тут же включил телек, а там шел фильм «Идиот». Мне было так жаль князя Мышкина, я так рыдал, что вернувшиеся домой родители долго не могли меня успокоить. С тех пор Юрий Яковлев – мой кумир… Тогда и мелькнула наглая мысль: а не тать ли мне артистом кино?
– Как родные отнеслись к вашей идее поступать в театральный вуз?
– Отцу нравились конкретные профессии, которые позволяют прокормить семью. Артист в его представлении – это что-то эфемерное. Когда я объявил, что бросил строительный институт, это повергло его в шок. А вот мама меня поддержала. Папа вплоть до «Звезды пленительного счастья» скептически относился к моему выбору. Потом, правда, он мной очень гордился, хотя все равно считал, что зря я не получил диплом инженера – ему бы
так было спокойнее.
– В начале 1990-х швейцарский режиссер Франсуа Роше пригласил вас в международный проект: норвежцы, швейцарцы и американцы ставили «Орестею» Эсхила. Почему играть Вестника предложили именно вам?
– Предлагали не только мне, но и другим известным актерам из России. Поскольку надо было играть на норвежском, французском и репетировать на английском, то все отказывались. А я в силу своего авантюризма согласился. Для меня жизнь – это некий вызов. Я старался вытаскивать себя из комфортных зон, и там, где вопреки страху перед неизвестностью шел на риск, у меня бывали удачи. Затем у того же Франсуа Роше я опять же на французском сыграл «В ожидании Годо». Тот опыт мне много дал. Я был приучен Гончаровым, что режиссер выстраивает для актера роль, помогает, но в моем случае никто особенно мной не занимался: просто не было времени. Предполагалось, что, если
режиссер предложил тебе роль, значит, он уверен, что ты ас и сам справишься. Я к этому не был готов… Кстати, затем я сыграл Аполлона еще в одной «Орестее» – московской, в постановке Петера Штайна.
– Философ Освальд Шпенглер утверждал, что античная культура – вещь в себе, проникнуть в нее нереально, поэтому все попытки инсценировать древнегреческую трагедию он обрек на провал.
– Шпенглеру, конечно, виднее… Ну да, у греков была другая ментальность, но мы-то как раз и пытались до нее докопаться. Идея, что кровь рождает кровь, что одно преступление тянет за собой другое, понятна во все века. Уникальность «Орестеи» в том, что она сочетает в себе все жанры – и трагедию, и комедию, и фарс. И Штайн это отлично показал. Для нас его спектакль оказался пророческим: Петер скептически относился к зарождавшейся в начале 1990-х российской демократии, и он оказался прав.
– Вы снялись в роли императора Александра I в европейской экранизации романа Толстого «Война и мир» и отказались от съемок в американском «Крепком орешке». Многие мечтают о трамплине в Голливуд всю жизнь. Это же бешеные деньги!
– Вот именно. Но сценарий, да и главная роль, которую мне предложили, – это, к сожалению, клише и карикатура на нашу действительность. Так что тут уже было дело принципа, а не бешеных денег.
– Именно о принципах и беспринципности, на мой взгляд, спектакль «Таланты и поклонники». После премьеры я шла и размышляла: а собственно, кто сегодня таланты может, эти нувориши, финансисты, которые умеют делать деньги из воздуха? А все остальные, это их поклонники? Кто кому на самом деле поклоняется?
– Сегодня мы живем в каком-то дурном спектакле, где нет разницы между «жить» и «наживать». Пьеса «Таланты и поклонники» гениальна тем, что задает важный вопрос: насколько ты готов прогибаться? Наверное, невозможно пройти жизнь, ни разу не попав в ее ловушки. Главное – найти в себе силы из них выбраться. Ловушкой могут стать и слава, и деньги, и власть. Не готов рассуждать о поклонниках и талантах вообще. Хоти-те верьте, хотите нет, лично я никогда не стремился к тому, чтобы мной все восхищались, и меня не раздирало желание видеть себя во всех главных ролях. Гончаров, чьим мнением я всегда дорожил, любил повторять своим ученикам: «Вы работайте, а какие вы там талантливые – мы потом посмотрим». Именно его школа удерживала меня от многих ловушек.
– Существует ли точка невозврата, за которой ты мертвеешь и уже никогда не оживешь?
– Настоящая точка невозврата, как сказал мой друг Михаил Мишин, – это кладбище. А для живых такая точка – предательство. Идеалов, принципов, друзей. Платишь за это омертвением собственной души.
– Кстати о «Мертвых душах». Это ведь уникальная постановка, где впервые соединены оба тома романа. И у вас неожиданная роль, не правда ли?
– Две неожиданные роли – Князь и Плюшкин. Мне говорили: «Да какой из тебя Плюшкин?! Откажись, ты его не сделаешь!» Не отказался. Сделал - уж как, не знаю. Мне-то лично играть
нравится.
– В последней сцене ваш Князь произносит монолог о том, что бесчестье в стране дошло до последних пределов и что нам помогут только кнут и кандалы. Вы с ним согласны?
– Нет, хотя идею кнута и кандалов лелеют многие. Хочется сказать этим ребятам: а вы начните с себя! Нет-нет, в этой части по поводу кнута и кандалов я не согласен с моим Князем. Признаюсь, мне очень непросто произносить этот монолог. Я долго искал нужную интонацию, чтобы в ней не было ни кровожадности, ни мести, ни злобы, ни отчаяния. И поэтому, мне кажется, зритель меня слушает.
– Когда Князь пламенно говорит о благородстве, ловишь себя на мысли, что сегодня само это слово звучит архаично, не так ли?
– Да оно вообще исчезло из лексикона, а ведь это одно из важнейших понятий человека. Мне повезло, что в моей жизни было много достойных людей, тех, кто держит слово, безвозмездно помогает в трудную минуту. Порядочных людей хватает, просто они не сбиваются в стаи и живут сами по себе. Благородство – штучный товар, оно не передается по генам и не зависит от количества высших образований. Это качество – результат правильного воспитания. Благородным может быть самый простой человек. Я много езжу по России и встречаю сердечных, замечательных людей, их, кстати, больше всего в провинции: наверное, там меньше соблазнов, меньше суеты.
– В репертуаре вашего театра есть еще один спектакль по Гоголю – «Женитьба». Подколесин здесь – перезрелый холостяк, а Агафья Тихоновна – в прямом смысле слова старая дева, что сделало ситуацию со сватовством еще более комичной.
– Спектаклю сейчас уже 16 лет, начинался-то он, когда актеры были помоложе и посвежее. Но чем старше становимся мы, исполнители, тем забавнее выглядят ужимки наших персонажей по поводу устройства семейной жизни. При этом суть осталась прежней: все хотят быть счастливыми, но ни у кого не получается. Я, между нами, думаю, Гоголь Подколесина с себя срисовал: Николай Васильевич тоже всю жизнь боялся брачных уз. Было неожиданным, когда на гастролях в Лондоне один из критиков сравнил моего персонажа с Гамлетом. «Нам понятна нерешительность Подколесина, – сказал он, – это же вечный вопрос: быть женитьбе или не быть?»
– А вы себя каким вне театра ощущаете?
– Человеком второй половины жизни, то есть если хорошо чувствую себя с утра – молодой, вечером чуть хуже – не такой молодой. Кто-то из мудрых сказал, что человек становится взрослым, когда расстается с иллюзиями. Со многими я расстался, но кое-какие еще остались. Именно в них главное и, может быть, лучшее ощущение от жизни.
– Позвольте два слова о личной жизни. Со своей второй женой француженкой Консуэло вы живете в разных странах. Как справляетесь с одиночеством в ее отсутствие?
– О личной жизни – именно два слова. Жену я очень люблю, но и одиночество – вещь неплохая. Помогает сосредоточиться, подумать. Главное, чтобы это состояние не затягивалось чрезмерно, иначе оно оборачивается хандрой, и тогда меня спасает жена, которую, с удовольствием повторюсь, я очень люблю.
– В недавнем интервью Джон Малкович заявил, что скоро фильмы о мордобое и половых железах выйдут из моды и их место займут фильмы о сердце. А вы верите, что ситуация резко изменится?
– Не верю. Никуда фильмы о насилии не исчезнут, но появится и что-то другое. Обязательно. Я не знаю, на чем зиждутся мои надежды, но я в этом почти уверен. Наверное, я оптимистичный идеалист.

Мила Серова / Театральная афиша / Журнал август-сентябрь 2013
http://online.teatr.ru/