В конце октября в Театре им. Вл. Маяковского состоялась премьера спектакля «Лес». Режиссером постановки по знаменитой пьесе Александра Островского выступил Егор Перегудов. Ученик Сергея Женовача с годами выработал свой собственный подход к работе над спектаклями. Среди примет его режиссерского стиля – тщательно проработанный психологический рисунок, игровая стихия, спрятанные метафоры, любовь к гротеску и нарочитая мелодраматичность.
Перегудов ставил много и в разных театрах. Среди самых ярких его спектаклей – «Человек из ресторана» с Константином Райкиным в «Сатириконе», девятичасовой «Один день в Макондо» в «Студии театрального искусства» (СТИ), «Сирано де Бержерак» с Юрием Чурсиным и Паулиной Андреевой в МХТ им. А. П. Чехова. Последние полтора года Перегудов – худрук Маяковки.
В интервью «Ведомостям» режиссер рассказал, зачем нужно «мучиться» со сложной сценографией, почему было так важно убить Несчастливцева в финале «Леса» и что считает самым трудным в работе худрука театра.
– «Лес» ставили множество раз. А вы обычно не делаете очевидный выбор. Почему Островский сегодня?
– На самом деле именно с Островского я хотел начать свою работу в Театре Маяковского. Здесь свой репертуар, свой зритель, мне показалось, что неочевидные названия для моего вхождения в театр не подойдут. К тому же в Маяковке это уже традиция – новое руководство здесь всегда начинало с Островского. Кроме того, Островский – человек театра, безмерно его любивший, но натерпевшийся от него. Про театр он понимал много внутренних, скрытых от глаз вещей. Когда я перечитывал «Лес», я вдруг понял, что это – высказывание про спасительную силу театра, про театр как способ спрятаться и уйти от реальности. Актуальнейшая тема лично для меня.
Тем не менее случилось все же так, что после юбилейного спектакля «Истории» я приступил к Маркесу, этой весной в Маяковке состоялась премьера «Любовь по Маркесу». Так что, по сути, мы только сейчас, спустя полтора года моего руководства, добрались до того, с чего, по идее, надо было бы начать.
– Какие у вас отношения с Островским были и есть?
– «Лес» – мой третий спектакль по Островскому. И, думаю, не последний. Мне нравится, когда Островского удается оторвать от быта. И от эстетики Малого театра того времени, с которым автор, к сожалению, в основном ассоциируется. На мой взгляд, Островский отзывается на поэтику, на условный театр, на метафоры, на все, чем богата режиссура. Особенно если ты не забываешь про артистов, про тот момент, когда режиссура должна закончиться. Режиссер должен верить в артиста, особенно это важно в спектаклях по Островскому. Когда ты это делаешь, мне кажется, Островский открывается и радуется.
– С чего вы начали первую репетицию «Леса»?
– Мои «детские травмы» связаны с традициями СТИ и творческими выездами в репетиционный период. (Смеется.) Я уже тогда думал – вот будет у меня возможность, тоже обязательно буду так делать. Творческие командировки в места, связанные с именем автора пьесы, которую ставишь, это прекрасная и немножко утопическая идея! Поэтому, когда случился «Лес», мы поехали в Щелыково (музей-заповедник Островского в Костромской области. – «Ведомости»). В такие моменты ты понимаешь, зачем люди становятся художественными руководителями. (Смеется.)
Первую читку мы провели там, в Щелыкове. Сели прямо на веранде дома Островского. Было дико холодно, шел дождь, пели птицы. А мы читали! Щелыково – это прежде всего ощущение природной стихии вокруг. Мне было важно, чтобы в спектакле это ощущение осталось. Как раз в поезде на пути в Щелыково мы с командой устроили мозговой штурм, каким театром хотим быть. Возникла идея о театре с социальной и экологической ответственностью.
В конце октября в Театре им. Вл. Маяковского состоялась премьера спектакля «Лес». Режиссером постановки по знаменитой пьесе Александра Островского выступил Егор Перегудов. Ученик Сергея Женовача с годами выработал свой собственный подход к работе над спектаклями. Среди примет его режиссерского стиля – тщательно проработанный психологический рисунок, игровая стихия, спрятанные метафоры, любовь к гротеску и нарочитая мелодраматичность.
Перегудов ставил много и в разных театрах. Среди самых ярких его спектаклей – «Человек из ресторана» с Константином Райкиным в «Сатириконе», девятичасовой «Один день в Макондо» в «Студии театрального искусства» (СТИ), «Сирано де Бержерак» с Юрием Чурсиным и Паулиной Андреевой в МХТ им. А. П. Чехова. Последние полтора года Перегудов – худрук Маяковки.
В интервью «Ведомостям» режиссер рассказал, зачем нужно «мучиться» со сложной сценографией, почему было так важно убить Несчастливцева в финале «Леса» и что считает самым трудным в работе худрука театра.
Параллельно с репетициями у нас возникали тематические активности, среди прочего – посадили лес. Ездили в Смоленскую область под руководством организации ЭКА, высадили 3500 елок. Мне кажется, здорово, когда спектакль является поводом для чего-то еще. Сейчас мы разрабатываем программу по экологизации театра – отказываемся от пластиковой посуды, программки хотим печатать на переработанной бумаге.
– Что на старте работы над этой постановкой вы объясняли актерам?
– Простую вещь – все должно происходить «здесь и сейчас», на наших глазах. Ничего не должно оставаться за кулисами, все – при нас, при зрителе. Это требует определенного градуса. Надо сказать, что за последние несколько десятков лет артисты Театра Маяковского привыкли работать в другой эстетике. Это иной способ существования, более сдержанный, серьезный, философский. Я всех раскачиваю на игру, на темперамент, на яркость.
Мне кажется, для Островского это очень важно, у него ведь действуют не персонажи, а человеческие типы. Играть типы очень сложно. С другой стороны, это дает моментальный эффект узнавания. Например, наш Восьмибратов в исполнении Виталия Ленского – замечательная актерская работа. Мы понимаем, что человек вроде как из XIX века, но при этом он нам хорошо знаком.
– Вы работаете с большим художником Владимиром Арефьевым. Его декорации к «Лесу» настолько огромны и самодостаточны... Не боялись, что они съедят все остальное? Островский явно сопротивляется таким красотам.
– Я не боялся, хотя кто-то так говорит и кто-то так считает, ради бога. Владимиру Арефьеву нравится то, что делаю я. А я преклоняюсь перед тем, что делает он. Я стараюсь «вживить» артистов внутрь его декорации, это всегда дико сложно, но интересно. А пьеса... да, она может сопротивляться, но она все же не про места действия написана. Арефьев провоцирует на сочинение, на фантазию и не дает расслабиться. Мы говорили с артистами про способ существования в таком пространстве, им было сложно, никто не скрывает. Но это и интересно. И для меня оправданно.
Конечно, можно поставить на сцене диван и все сыграть на нем. Но так уже было, и наверняка еще не раз будет. Зачем заниматься театром, если не ставить перед собой новых задач?
– А зачем в постановке был придуман еще один персонаж, который убивает Несчастливцева?
– Несчастливцев для меня – главный герой этой истории. И кажется, что у нас героем можно стать только после смерти. Да, это такой финал, и он спорный. Может быть, поменяется со временем. Может быть, Несчастливцев должен быть не убит, а умереть сам. Такой человек может умереть просто от разрыва сердца. От бессилия, несоответствия себя тому, что происходит вокруг. Мне важно сделать так, чтобы зритель Несчастливцеву сопереживал, чтобы стало грустно, что этого героя больше нет, чтобы хотелось, чтоб он не уходил и жил. Вот в этом смысл.
– Как вы сами оцениваете свой первый сезон в роли худрука?
– С точки зрения того, как работает театр, мне кажется, все здорово. Много репетиций, много выпусков, премьеры востребованы. На премьеры этого сезона – спектакли «Мера за меру» Саши Золотовицкого и «Палата № 6» Жени Закирова – билеты распроданы. Не попасть на спектакль «Поиск продолжается» Дмитрия Крестьянкина. И я очень верю в программу для подростков «Контекст: Юность», которой он сейчас занят в нашем театре. Зрители идут на «Любовь по Маркесу», на «Лес».
Самое сложное – это момент смены курса. Поскольку театр довольно консервативная штука, вполне естественно, что кто-то перестраивается с трудом. К примеру, мы снимаем спектакль, на который всегда продано не больше половины зала, тут же волна комментариев в социальных сетях, что это был лучший спектакль театра, срочно верните. Этот момент изменений, он довольно болезненный, но необходимый. Мне важно проводить ту линию, которую я считаю нужной. Делать свое дело и пытаться не обращать внимание на подобные вещи.
– И все-таки, как считаете, вас уже принял театр и его постоянный зритель? Сравните свои ощущения сейчас с тем опытом, который у вас был ранее.
– Я стараюсь ко всяческим слухам относиться с юмором, они смешные и нелепые. Я ничего плохого никому не делаю. Меня позвали, и я строю театр так, как я его чувствую и понимаю. То, что это кому-то не нравится, это нормально. То, что они хотят этот негатив открыто высказать – ну о’кей, у нас свобода слова. Про зрителя – удивительная вещь: если посмотреть на соцсети других театров, там на каждую новость идет радостная реакция. Поначалу в наших социальных сетях первая реакция всегда была скорее негативная. И так на все – от репертуара на месяц до юбилея любимого артиста. Можно верить в теорию заговора, а можно считать, что это просто такой тип людей образовался вокруг театра – с негативным мышлением. Но и это можно переломить, и видно, как это уже меняется. Я человек с позитивным мышлением.
В Маяковке я быстро начал чувствовать себя своим. Я же пришел по приглашению труппы. Плюс я привел свою команду. Сейчас вокруг меня люди, в которых я уверен, которым я доверяю. Если говорить в сравнении с предыдущим опытом, к примеру, модель «Современника», в котором мне удалось поработать, мне совершенно не подходит: когда возникает молодой режиссер в Москве и мы сразу берем его в штат, только у нас будет теперь спектакли ставить! По-моему, это ошибочный путь. Режиссеру полезно ставить в разных театрах, он должен развиваться, губительно привязывать его к одному театру.
– Что вам импонирует в Маяковке, а что очень хочется поменять? Современным и модным его назвать сложно, именно репутация решает дело.
– Когда я чего-то хочу, стараюсь не откладывать. Если происходит что-то, что мне не нравится, стараюсь это тут же доносить до людей. Сейчас мы переходим на систему долгосрочного планирования – верстаем репертуар уже на март и апрель. Это в большинстве своем нонсенс для театра. Я как-то говорил с Андреем Могучим (худрук Большого драматического театра им. Товстоногова, БДТ. – «Ведомости»), он БДТ перевел на планирование сезона целиком. И это очень, мне кажется, полезная штука. Во-первых, с практической точки зрения. Актер вынужден подстраивать съемки под театр, а не наоборот. Ну и есть ощущение какой-то протяженности во времени – что мы живем не сегодня, не до конца месяца, а дальше.
Сейчас мы выпустили «Лес», и ноябрь – декабрь – январь играем спектакли, зарабатываем деньги. Условно говоря, это период накопления. А есть период, когда люди не очень активно ходят в театр, потому что каникулы, отпуска, майские праздники. В эти моменты мы можем репетировать новые названия. Это разумное использование ресурса, театр должен и зарабатывать, и репетировать. Сейчас у нас отдел продаж стал очень важным консультативным органом. Их никогда раньше не спрашивали о том, когда и в какие даты что лучше ставить в афишу. А ведь кто, кроме них, знает, в какие дни хорошо бы играть аншлаговые спектакли, а в какие те, что продаются хуже. Благодаря этим переменам мы стали сразу зарабатывать на порядок больше. Просто за счет грамотного планирования и распределения репертуара. Но самое главное – мне хочется поменять мышление внутри театра и отношение к делу. Это одна из моих задач, как нетипичного руководителя.
– Почему нетипичного?
– Потому что я не тиран, не интриган, я достаточно демократичный человек. Если кто-то переходит границы, я просто расстаюсь с человеком. Не кричу, не стравливаю людей. Но говорю, что мы закончили работать вместе. И это уже необратимо. Мне хочется, чтобы все поняли, что театр – это радостное дело, к тому же наполненное смыслом. И, как в любой большой организации, этот смысл разнонаправлен. Есть художественная составляющая, есть экономическая, есть социальная, есть работа со зрителями, есть просто внешний вид театра. То есть театр как сумма впечатлений.
– Какие планы у Маяковки на сезон, более долгосрочную перспективу? Что в ваших творческих планах?
– Мы сейчас выпустили три премьеры – «Мера за меру», «Палата № 6», «Лес». В декабре у нас суперпремьера – «Другая сказка» по Евгению Шварцу в постановке Сергея Урсуляка. Сергей Владимирович, будучи абсолютно современным человеком, живущим сегодняшней жизнью, делает прекрасное кино с ретро-оттенком. Это его личная творческая оптика.
Такую же задачу он ставит себе и в театре, потому что формировался на спектаклях Театра сатиры, Ленкома золотой поры, дружит с Александром Анатольевичем Ширвиндтом, был близко знаком с Андреем Мироновым. Его выбор – не злостная сатира и высмеивание, а, скорее, интонация горинских пьес. Улыбка умного человека, я бы так это назвал. И я очень рассчитываю, что все получится, потому что в театре сейчас так не делает никто. «Другая сказка» Урсуляка будет и для зрителя, который помнит тот, советский в хорошем смысле театр, и для современного зрителя, который с ним не знаком.
Потом я очень жду работу по роману современной мощной писательницы Наринэ Абгарян «Симон» в постановке Дениса Хусниярова. Умер плотник Симон, и на его похороны собираются все женщины, с которыми у него были отношения. И вспоминают – каждая – свой кусочек счастья. Помимо того что это очень женская история, она еще и немножко библейская, но при этом очень плотская. А дело происходит, подчеркну, в советской Армении. Премьера будет в конце апреля, в спектакле заняты в основном прекрасные женщины Маяковки – Юлия Силаева, Александра Ровенских, Зоя Кайдановская.
Очень жду новой постановки Петра Айду, композитора и экспериментатора. Проект будет называться «Сны русской литературы» – такой звуковой перформанс, радиоспектакль, который происходит на наших глазах. Там будут тексты, но главное – звуковая среда. Петр отобрал самые «звучащие» отрывки из разных произведений русской литературы – сцена пожара в «Дубровском», сцена полета из «Мастера и Маргариты» и т. д. Всю эту звуковую среду артисты будут воспроизводить при помощи шумовых приборов и машин. Сейчас, когда ШДИ и Центр Мейерхольда перестали быть носителями экспериментов, я очень надеюсь, что мы сможем занять эту нишу.
А что касается меня, я сейчас буду делать семейный спектакль, практически мюзикл, – «Багдадский вор и черная магия». Музыка Давида Тухманова, стихи Юрия Энтина.
– Почему решили работать именно с этим материалом?
– Мне хочется внести в театр энергию радости. Хочется, чтобы сюда пошли дети, подростки, семьи. У нас есть один детский спектакль, но он уже довольно давно идет. Мне хочется, чтобы артисты пели, танцевали. Маяковка ведь всегда была поющим театром. А тут такой материал! Волшебная сказка, самый настоящий театр детской радости. Параллельно с этим я начну работать над «Евгением Онегиным».
– На других площадках что-то ставить тоже планируете?
– Никаких других драматических театров не планирую. Есть только одна, связанная с радостью, история. Это Денис Тагинцев, с которым мы делали танцы для спектакля по Маркесу. Он чемпион мира по латиноамериканским танцам. Безумный, энергичный человек! Сейчас он делает первое в России танцевальное шоу «Гранд». Собрал 22 танцора, тоже чемпионов мира. Я – режиссер. Премьера в декабре, на сцене Театра эстрады. Называется «История в отеле».
– Интересно было бы, к примеру, пуститься в эксперименты и поставить кукольный спектакль, документальный или вообще оперу?
– Кукольный нет, а оперный – конечно. Было одно предложение, оно пока висит. Но мне кажется, что надо пробовать новое, чтобы не закиснуть. Надо себя окружать талантливыми людьми из разных сфер, в работе это очень полезно. Люди из театральной сферы мне понятны и редко могут дать что-то подобное. А в «Истории в отеле» я вижу, как ребята – пятикратные чемпионы мира по танцам три месяца репетируют каждый день! Вижу, как они пашут, сочиняют, телами выражают то, что мы выражаем другими средствами. Это очень наполняющая штука! По сути, я открыл для себя, что можно и нужно подзаряжаться от энергии смежных жанров и смежных типов деятельности.
– Резюмируя планы по репертуарной политике Маяковки, какой театр вы строите сегодня? Что бы вы хотели донести до зрителей всеми этими постановками?
– Я хочу сказать зрителям то же самое, что я говорю артистам или команде. Что театр – это прежде всего дело радостное и эмоциональное. Во вторую очередь – интеллектуальное и в последнюю – культурно-образовательное. Театр способен тебя изменить. Это модель мира, модель жизнелюбивая, жизнеутверждающая и какая-то... очень помогающая.
– Актеры Маяковки в большинстве своем – звезды. Есть ли специфика работы с Анной Ардовой, Дарьей Поверенновой и др.?
– У меня довольно большой опыт работы с разными крупными артистами. Но то, что теперь я не только режиссер, но и худрук, меняет их отношение. Потому что теперь я не просто пришел-поставил-ушел. А пришел-поставил и работаю дальше. Понятно, что это не касается, например, Светланы Немоляевой. (Смеется.) Я у нее пятый худрук. У меня нет амбиции подчинить кого-то себе, мне хочется, чтобы мне было интересно с этими людьми работать. Для меня главное, чтобы мои отношения с труппой не исчерпались через три-четыре сезона.
У труппы Маяковки, на мой взгляд, мощнейший потенциал. И, мне кажется, «Лес» это подтверждает. Есть поколение суперзвезд. Но оно, будем говорить прямо, возрастное. А молодых медийных звезд в Маяковке почти нет. Таких, на которых ходят зрители. Но это вообще сейчас редкость – молодые звезды не хотят быть в репертуарном театре, они хотят сниматься. Это сложно: с одной стороны, привлечь молодых и давать им роли, не массовку, они могли сниматься, с другой – чтобы не уходили.
Нужно растить своих звезд внутри театра. И мы это делаем. К примеру, в спектакле «Лес» занят Слава Ковалев, он мастер, способный любую роль развернуть в свою сторону, приблизить к себе. А есть ребята молодые, которые делают первые шаги в профессии. Мне было важно всех их собрать в одну команду. На этом спектакле я впервые понял, что значит для молодого артиста играть рядом с мастерами сцены. Кира Насонова, которая только пришла к нам из Театральной школы Константина Райкина, играет Аксюшу. В двух своих первых спектаклях она выходит на сцену вместе с Прокофьевой, с Костолевским, с Ардовой... Вот ее настоящая школа. Я как режиссер и худрук в гораздо меньшей степени могу ей что-то дать. А вот смотреть, как крутые актеры работают, как они ведут себя на репетиции, – именно это сейчас помогает выстроить ее личный путь в профессию.
– А что думаете о молодой режиссуре сегодня? Почему так активно привлекаете в театр начинающих постановщиков? Гуревич, Закиров, Золотовицкий – целая плеяда молодых режиссеров работают теперь в Маяковке. И по каким критериям вы их выбираете?
– Я отбираю по ощущению – живым театром люди занимаются или нет. А с молодыми именно потому, что еще хорошо помню себя в этом статусе. (Смеется.) Мне хочется, чтобы у них здесь получалось, чтобы все знали: если придешь в Маяковку, тебе все удастся.
Из-за труппы, из-за творческой атмосферы или из-за того, что я могу на каком-то этапе что-то подсказать. Молодого режиссера очень легко зарубить, съесть или сделать так, чтобы он потерял талант, делая по пять-шесть спектаклей в сезон. Люди должны иметь возможность развиваться в любви, в спокойствии, но и в требовательности тоже, конечно.
– Вы ставили спектакли для разных театров – РАМТа, «Современника», Маяковки и т. д. Работа над какой постановкой и в каком театре для вас была самой сложной?
– Самый трудный спектакль – тот, который впереди. Сейчас для меня это «Евгений Онегин». А в каком театре ты это делаешь, важно в меньшей степени.
– Есть ли у вас планка по сложности постановки, которую вы пока не взяли, но ставите себе как задачу, амбицию? Что это за материал и в чем эта сложность?
– Этого никогда не поймешь в моменте, это же живая штука. «Багдадский вор» не менее сложен, чем «Евгений Онегин». Просто это разные задачи.
– Что для вас самое большое испытание в театре?
– Оно связано людьми, с разочарованием в них. Ты начинаешь разочаровываться в режиссере, к примеру, потому что он недостаточно времени уделяет работе. Или в актере, который выбирает не тебя. Неизбежный путь. Мне когда-то Алексей Владимирович Бородин (художественный руководитель РАМТа. – «Ведомости») сказал, что рано или поздно наступает время, когда ты понимаешь, что в театре нет ни одного человека, который бы в какой-то момент не разочаровал тебя.
Теперь я понимаю и Константина Аркадьевича Райкина, который раз в 7–8 лет полностью меняет свое окружение. Всех, с кем он взаимодействует с точки зрения творчества. Были одни режиссеры, раз – и совсем другие.
– Что в своей работе вы любите, а что делаете через «надо»? К примеру, репетиции – кайф или мука?
– Я почти все делаю с радостью на самом деле. Самое сложное в Маяковке было, когда мне пришлось посмотреть весь репертуар. Почти 60 «чужих» спектаклей. Они могут тебе нравиться, могут не нравиться, никого не волнует. Ты пришел, ты сидишь, актеры знают, что ты сидишь, и они волнуются. Они понимают, что от этого смотра, возможно, зависит, что снимут, а что нет. Немножко на инвентаризацию похоже. Это была сложная задача и совершенно точно – через «надо».
– Следите ли вы за своими спектаклями, как они живут, как реагирует зритель, критики?
– Раньше – больше, сейчас на это совсем нет времени. К тому же прикипеть к какой-то постановке опасно. Уже и спектакль живет своей жизнью, и люди, и театр. Ну, все рады тебя видеть, если придешь, все знают, что ты поставил этот спектакль. Но жизнь не стоит на месте. Все ждут, что будет дальше, репетируют новые работы, снимаются. Важно это вовремя понять. Жить надо в том спектакле, который репетируешь сейчас.
