“Дикарка” А.Н. Островского была пьесой, написанной автором совместно с Н. Соловьёвым в 1877-1879 годах. Она всё это время перерабатывалась, меняла названия (“Без искупления”, “День расплаты”, и лишь в последней версии “Дикарка”), становилась всё более комедийной и служила главной цели, обозначенной Островским – развенчать прежние идеалы русского дворянства: “Каждое время имеет свои идеалы, и обязанность каждого честного писателя – во имя вечной правды разрушать идеалы прошедшего, когда они отжили, опошлились и сделались фальшивыми”.
Социальный акцент обусловил сценическую судьбу пьесы, которая колебалась от аншлага до запрета. С 1879 года “Дикарка” с успехом шла в Малом Театре и Александринке, в 1892 году власти её запретили как порочащую образ дворянства, а в советское время она снова вернулась в театры как бичующая пороки прошлого. Если ставить на первый план социальную остроту – то иначе, наверное, и быть не могло.
Но пьеса оказалась успешнее в другом – в том, что Островскому удался образ главной героини произведения, которая из-за отсутствия социального воспитания нетипична для дворянства и своего времени, она представляет собой символ юношеской чистоты, которая встречается с реальностью своей эпохи. Это оказывается залогом успеха пьесы как в XIX веке, так и сегодня.
“Это девочка, нетронутая обществом, изъеденным подлостями, какой-то обескураженностью – в общем всем, что есть в России. Её воля, её стремление быть вольной – вот главная мысль, из-за которой я сделал этот спектакль. У меня 25-летняя дочка, у наших ребят тоже есть дети, и мне кажется, что очень важно, чтобы мы для них о них поговорили. Как им жить?”, – так объяснил режиссёр Юрий Иоффе свою новую блестящую постановку “Дикарки” на Новой сцене Театра им. Маяковского.
Просто диву даёшься, как, во многом сохранив текст Островского и дух той эпохи, режиссёру удалось исследовать наше время?! На роль Дикарки Вари он пригласил актрису Анастасию Дьячук, создавшую вневременной образ яркой, талантливой, живой и любознательной задорной девчонки, которая стремится усвоить всё в жизни, но остаться при этом честной, независимой и непосредственной. Настоящего бриллианта, привлекательного для всех своим жизнелюбием и открытостью.
Но Островский создал её по социальной надобности – он хотел на примере Вареньки показать, что дворянские традиции не оставляют ни единого шанса сохранить чистоту души. Он заставил всех своих героев использовать её в своих целях и предать, а в конце произведения лишил свою героиню воли. Юрий Иоффе с этим не согласился, потому что его главной задачей было не бичевать дворянство или печальную действительность, а оставить героине-жертве шанс жить.
“У Островского и Соловьева конец написан иначе, – рассказала “Э-Вести” Анастасия, – там главная героиня стала разбитой и безвольной, а Юрий Владимирович не любит такого конца, не любит жертву; он любит “голубых” героинь. Иоффе сделал из Вари этакую Кабаниху, если брать образы Островского. Дикарка становится мещанкой. Варя пыталась жить чувствами, это оказалось больно и невыгодно, она решила жить так, как выгодно ей, чтобы взять всё от жизни”.
Да, Иоффе сделал конец более жизнеутверждающим, понимая, что неминуемо дети взрослеют и вынуждены вливаться в жизнь, в чём-то отказываясь от безудержных желаний, думая о своём месте в обществе и личном будущем. Но размышление режиссёра о детях ушло ещё глубже, он поднял ещё один пласт произведения – семейный.
Сам драматург XIX века писал о социальных язвах пореформенной России и разложении дворянства, но написал о семье. Но новые акценты, удачно подобранные актёры – и “Дикарка” превратилась в призыв к традиционному прочтению семьи и ответственности за неё.
Анну Степановну Ашметьеву играет Надежда Бутырцева – актриса, которая несёт в себе столько женственности, обаяния и материнской заботы, что в её устах советы старорежимной барыни отнюдь не кажутся вредными. Мы видим, что она любит своего сына, заботится о нём и сохранении его семьи, ей небезразлична честь других и те ценности, которым она привержена. Ашметьева говорит вполне разумные вещи, которые соответствуют христианским основам семьи и брака. Да, она не считает нужным заботиться о крестьянах, поскольку её от этой заботы и связанных с ней привилегий освободил закон, но разве это не верно? Главное – это семья, и сюда должны быть направлены все силы человека. Не преступление ли отдавать себя общественной работе, уничтожая своё счастье и близких?
Её сын и его жена, увы, не сумели сохранить свою любовь и создать настоящую семью, но мать не оставляет попыток напутствовать невестку применять к сыну женские чары. На сцене нам ясно говорят, что виноват не только “тунеядец Ашметьев, воспитывающий свое эстетическое чувство на крестьянские деньги; эгоист, готовый поблажать всякую дурь в женщине, только бы ему было это наруку”, но и его жена, не способная выполнять роль супруги и находящая утешение в общественной работе на потребу модным тенденциям.
А кто как не она отталкивает мужа и отдаёт в его руки Дикарку, чтобы он задержался дома? Образ Марьи Петровны в исполнении Зои Кайдановской – это аморальная сумасбродка, без пяти минут суфражистка, которая кончает декларацией феминизма, уезжая от мужа на “собственную ферму”. Трудно было найти более удачное завершение образа, который сам Островский считал только ненужной женой и “панданом” к любящему Варю Малькову. В Театре Маяковского Марья Петровна стала главным отрицательным героем, и её показная молитва лишь дополняет этот образ.
Но самым насыщенным у Иоффе оказался, пожалуй, образ Ашметьева, который выходит на первый план. Евгений Парамонов – это не стареющий пустой ловелас, с которого взятки гладки, но человек, который несёт ответственность за то, что отсутствие мужской воли не даёт ему стать настоящим отцом семейства и принимать смелые решения. Виноват он и в том, что совратил потянувшееся к нему юное существо, облагодетельствовал, да и бросил на произвол судьбы. Ну, чем не современный “папик”, о котором мечтают юные девушки из небогатых семей? И чем это кончается?
У Островского Ашметьев просто недалёкий гуляка – он воспылал, едва увидел Вареньку, и в сотый раз пошёл на поводу у своей похоти. Иоффе дал ему новый шанс, но и прибавил ответственности.
“Мы ушли от Островского, – рассказал нам Евгений Парамонов. – Иначе посмеялись бы люди над характерным прелюбодеем пожилого возраста, и никаких вопросов у них бы не возникло. Мы пошли по другому пути – более серьезному, понимая опасность потери жанра, но зато приобретая смысл. Что может быть более ценно?! Как в пословице «Коготок увяз – всей птичке пропасть». Один раз не пошёл до конца, не послушал себя, не рискнул – и всё. Во втором акте Ашметьев получает только пощечины: одна за другой, удар за ударом, и в конце человека добивают ещё и морально”.
Трудно предположить, как А.Н. Островский отнёсся бы к переменам своего замысла – новым акцентам на семью. Но думается, если бы он прошёл весь исторический путь от конца XIX века и до наших дней, с его революциями, войнами и окружающим мраком, то сам бы в очередной раз переписал сценарий, и сделал бы что-то наподобие постановки в Театре Маяковского. Вспомнил бы он и о своих двух дочках, и захотел бы, чтобы они не пошли по пути Марьи Петровны. Дело-то было не в разложении дворянства как сословия, а в разложении устоев семьи.
