АЛЕКСЕЙ ДЯКИН: «ИГРА АКТЁРА ДОЛЖНА БЫТЬ, КАК ФЕЙЕРВЕРК»

Его Ноздрёв из «Мёртвых душ» – бесшабашный и громкий, Подколёсин из «Женитьбы» – застенчивый и тихий, Бусыгин из «Старшего сына» неожиданно встречает любовь, а Симон из одноименного спектакля всю жизнь ищет любовь, которую не смог уберечь в юности. Алексей Дякин свободно переходит из спектакля в спектакль, из образа в образ. Как сказал экс-худрук Маяковки: «Ты артист джазовый, у тебя джаз внутри».

– Алексей, в недавней премьере «Симон», где вы играете заглавную роль, ваш герой находит свою невесту в чужом доме, и она говорит, что оказалась здесь по доброй воли – он верит ей?

– Симон догадывается, что её увезли силой, и похитителем она опозорена. Понимая, что вины её в этом нет, он хочет увезти её, но Сусанна чувствует, что не сможет он с этим её позором жить, и отказывается возвращаться. Она приняла решение за него, отцу и брату тоже сказала, что оказалась в этом доме добровольно, потому что знала, что они захотят отомстить, а позор дочери и сестры смывается кровью. Она своим обманом спасла всех, кроме себя. Беду, которая с ней произошла, Сусанна несла в себе всю свою жизнь.

– А Симон всю жизнь, меняя женщин, изменяя жене, искал любовь, которую потерял в юности, а не потому, что он ловелас?

– Конечно, он искал, но все женщины, которые встречаются на его пути – несчастны. Их предавали, над ними издевались, они сильно обжигались. Он растворялся в них, спасал, вытягивал из ужаса, в котором они оказались. Рядом с ним они расцветали, а получив от него любовь, уходили. Симон не старается их удержать, потому что чувствует, что эта не та любовь, которую он ищет, а когда понимает, что в своём маленьком городке вряд ли её встретит – умирает.

– Как и ваш герой Симон, вы родились в маленьком городке. Каким он был, город вашего детства?

– Каменск-Уральский, Свердловская область – чистый, светлый, небольшой, город металлургов. Через город протекает река Исеть. У меня было замечательное детство. Я один ребёнок в семье, но все мои двоюродных братья и сестры со мной играли.  В свой отпуск родители возили меня на море. В школьные годы появился пионерский лагерь «Дружба». Мама и папа работали на заводе посменно, я часто оставался один, ничего не боялся. Меня спокойно на улицу выпускали играть. Мы с друзьями и в мяч любили погонять и на велосипеде покататься, а в гараж к папе зайдёшь – там столько всего интересного. Мы с папой и на рыбалку ездили, и по грибы, по ягоды ходили.

Советское время – много чего было бесплатно. Я до семи лет летал с родителями бесплатно, все кружки, секции были бесплатные. Я записался в секцию плавания, стал постарше – взяли в сборную города, ездил на соревнования, получил первый взрослый разряд, уже видел себя в спорте, но после школы поступил в технический вуз. 

– У вас по тем временам была профессия на зависть многим: наладчик станков с числовым программным управлением (ЧПУ).

– Я в школе по точным наукам всегда успевал и легко поступил на этот факультет, потом ещё на заводе работал. Всё, как положено: дождь, снег, мы с батей через проходную идём на работу, в сумке – приготовленный мамой перекус, а в столовой – борщ с куском мяса, беляши. 

– Театр в вашей жизни когда появился?

– В ДК был театр, мы там сказки ставили, ну мне и начали говорить: «У тебя здорово получается, может попробуешь пойти в актёры, на завод ты всегда можешь вернуться, мы твой шкафчик, каску и варежки никому не отдадим». Я и поехал в Екатеринбург. Поступил в театральное училище. Проучился два года, денег подкопил и решил всё же поехать в Москву. Родители меня поддержали, но я никогда не забуду вечер, когда они меня провожали. Я в вагоне с папиной коричневой сумкой с надписью СССР, они на перроне, смотрят на меня через стекло. В глазах у мамы слёзы – единственный ребёнок уезжает так далеко и может быть надолго.

– В Москве кто-то из знакомых был?

– Встретить меня попросили Валеру, брата маминой подруги. Москва, 2002 год, июль, жара. Выхожу из вагона. Постепенно перрон пустеет, и я остаюсь один. Но адреса-то театральных вузов у меня есть. Иду на привокзальную площадь к таксисту. Во мне 80 кг веса, одни уши торчат. Таксист аж сияет: сейчас денежки из кармана этого парня к нему в карман потекут. Он открывает багажник, берёт мою сумку и в эту минуту по трансляции объявляют: «Дякин Алексей!» Я поворачиваю голову и вижу – бежит Валера. Он показал мне, где находятся Школа-студия МХАТ, Щука, Щепка. А в ГИТИС я в этот день даже на прослушивание попал, и мне сказали, чтобы приходил на первый тур. Вечером мы поехали в Можайск. На запасном пути там стояли вагоны, в них жили рабочие, и меня Валера к себе подселил. Каждый день я два часа трясся в электричке и целый день мотался по Москве между училищами. ГИТИС меня принял. 

– И чем вы покорили приёмную комиссию?

– Я программу толком и не читал, меня просили рассказать интересные случаи из моей жизни. После конкурса нас всех собрали, показали две стопки бумаг и сказали: «Правая стопочка – кто прошёл, а левая –кто не прошёл. Они одинаковые», – и стали оглашать. Наконец произнесли мою фамилию. Не могу сказать, почему меня взяли, видно что-то разглядели, как говорят о моём Симоне: «Вроде и не красавец, что в тебе такого?», – а Симон отвечает: «Взгляд!»

– Вот вы уже студент, как выживали в Москве?

– В общежитие тебе не дадут с голоду умереть. В одной комнате попросишь картошки, в другой немного тушенки, кто-то зовёт: «Я суп сварил, приходи». Кому-то посылку прислали. Мне немного родители помогали, была стипендия, я подрабатывал. Приятель с курса работал ведущим и нас приглашал для участия в мероприятиях, а на Новый год нас даже отпускали, чтоб мы могли подзаработать. Помню, получив первый раз 100 долларов, я эту бумажку рассматривал, как картинку.

– После получения диплома вас сразу взяли в Театр Маяковского?

– Меня в Театр Станиславского пригласила Татьяна Витольдовна Ахрамкова, а через два дня был показ в Маяковку и Сергей Николаевич Арцибашев решил взять меня. Может быть, сработало, что я с южного Урала, а он с северного, но я уже был в Станиславского, о чём и сказал в Маяковке, а они рассмеялись: «Ну, нагуляешься – придёшь!»

В Театре Станиславского меня сразу ввели в сказку, а жилья не было. Я год жил у приятеля, как «сверчок за печкой». Тем временем в Маяковку мой однокурсник Сергей Посельский принёс пьесу «Странная пара» и позвал меня. Мы начали репетировать, показали Арцибашеву, он сменил название на «Развод по-мужски» и снова предложил мне прийти в его театр. Мне дали комнату в трёхкомнатной квартире. В таких квартирах жили многие наши артисты.


– В каждом театре существует своя особая энергетика, с которой вновь прибывший актёр вступает в диалог. Вам удалось выстроить этот диалог?

– Первое время я всё больше молчал, а меня ведущие артисты, что называется, «взяли в оборот»: «Ты что это ходишь, вниз смотришь, ну-ка давай голову подними и вперёд. У нас тут так не делается». Во время репетиций со старшими они нас поучают, с ними не забалуешь. Они часто цитируют Гончарова: «Надо же кишками брать!» Или: «Что вы за губу, как пескарь, как щука заглатывайте блесну, чтобы выворачивало». У них такая школа, я им завидую, а Светлана Владимировна Немоляева ещё Охлопкова застала.

– Вы играли в детских спектаклях: Бармалея в «Красной шапочке и Дуремара в «Золотом ключике». Знаете секрет, как удержать внимание маленьких зрителей?                  

– Надо не давать им скучать, детей ведь не обманешь, если им не интересно, они начинают шуметь, шуршать, переговариваться. Надо опережать детское сознание. При появлении моего Дуремара или Бармалея дети всегда оживлялись, смеялись. Сказка – музыкальная, яркая, динамичная, она, как фейерверк, и игра артистов должна быть такой же.

– Первая ваша роль в спектакле «Мёртвые души» была «Рука с фонарём», а через какое-то время вы сыграли Ноздрёва.

– Его играл Александр Сергеевич Лазарев. Он подошёл ко мне: «Леша, давай-ка ты на следующие два спектакля выучи быстренько мою роль, ты такой же высокий, как я, мой костюм тебе подойдёт». Я опешил, кого – Ноздрёва, так в этом спектакле сплошь наши звёзды играют!

В день спектакля мы порепетировали на сцене. Вначале я думал только о том, как бы не испортить, а потом уже стал привносить своё. У меня отличные партнёры, они своих не бросают, мол, ты выучи, а мы потом в день спектакля что-то подскажем, нет, они заранее помогали мне.

– В «Женитьбе» Подколёсина играл Костолевский, трудно после него вводиться на такую роль?

– Игорь Матвеевич мне вначале объяснял, подсказывал, ругал, а когда понял, что всё хорошо сказал: «Лёша, ну, ты понимаешь, теперь давай сам!» Постепенно я стал делать своего Подколёсина. Тогда худруком был Миндаугас. Он мне сказал: «Ну, ты же джазовый актёр, у тебя джаз внутри!»

– То есть к вводам вы относитесь спокойно.

– Ввод – это значит, что роль уже готова, но я же занудливый парень, мне надо всё по полочкам разложить, выяснить, где влево, где вправо, а потом уже начинать играть. Новый спектакль ты начинаешь с нуля. Мне важен застольный период, надо поработать над текстом, понять, каков он твой герой – это постоянный поиск характера. Премьера – это, как рождение ребёнка. Ты учишь его сидеть, ходить, общаться. Для меня, что ввод, что премьера – всё равно я роль переписываю в тетрадку.

– Костолевский тоже переписывает роль в тетрадь.

–  Да, я знаю, меня этому учили, записывать все нюансы, все замечания. Есть спектакли, где масса всяких вещей, которые надо запомнить помимо текста, на какую реплику повернуться, на каком музыкальном моменте жест сделать.


– Вы играли в «Мертвых душах» Ноздрёва и Холобуева, в «Женитьбе» –  Подколёсина. Чем вам нравятся гоголевские герои?

– Ну это же классика! Для любого актёра сыграть двуликость Подколёсина – радость. В нём борются два человека: «Что, если в окно? Нет высоко. Ну, ещё не так высоко. Как же без шляпы? А неужто, нельзя без шляпы?» А Ноздрёв – это же «именины сердца»! Я в порыве чувств так замучил Чичикова, что Серёга Удовик, который играл эту роль, взмолился: «Я больше не могу, ты меня затискал, зацеловал, по сцене таскаешь, как щенка». Это замечательно, когда у актёра есть такие роли. Это как подарки. Кто-то и мечтать не смеет о них, а мне повезло. Конечно, классика мне ближе.

– Кстати о классике. У вас два спектакля по Островскому: «На бойком месте» и «Бешеные деньги». Актёры любят его пьесы за красивый русский язык, а вы?

– Ну, это же наш Шекспир. В пьесах Островского такие страсти бушуют. Читаешь и понимаешь – это всё на злобу дня. Она столичная штучка, швыряющая «бешеные деньги» на ветер, а он цену деньгам знает. Островский мастер не только рассказывать, но и наказывать своих героев. Васильков за расточительство проучил жену, он предложил ей: «Я дам вам 1000 рублей в год, пойдите ко мне в экономки». И она согласилась. Мы были на гастролях, я произношу фразу: «Для меня одного позора довольно – я двух не хочу». И вдруг из зала: «Ай, молодец, красавчик, вот так ей и надо!»


– За 18 лет в театре вы поработали со многими режиссёрами. Кто-то требует выполнения поставленной им задачи, кто-то ищет решение вместе с вами. Вам какой режиссёр ближе?

– Единомышленник. чтобы одним умом мы с ним думали. Я всегда предлагаю, много вариантов приношу, потом всё сортируется – и выстраивается роль. Мне кажется, что режиссёр всё же идёт от меня: «Ты мне что-то дай, а потом я это причешу». Но и мне нужно чувствовать энергию режиссёра.

– Когда-нибудь отказывались от роли?

– Если у меня есть сомнения относительно героя – я не я, нет, наверно, всё же не я – спокойно роль отдам. Зачем мне за неё цепляться, буксовать, мучиться, если другой может сделать это по щелчку. Быстрее отдашь, быстрее другая придёт, но уже твоя.

– В день спектакля вы как-то настраиваетесь, вам нужно, чтобы было тихо, что б вас никто не трогал?

– Ну, какой там – завтраком накормил, в садик отвёл, летишь в театр, и классно спектакль проходит. А в другой раз с утра уже о роли думаешь, музыку какую-то слушаешь, настроился, уже видишь Млечный путь, а выходишь на сцену – и ничего: слова свои сказал и ушёл. Есть спектакли, перед которыми идёшь по улице, думаешь о роли, что-то придёт на ум, ты вскрикиваешь, и люди вокруг пугаются, шарахаются от тебя.

Я все свои идущие спектакли помню, ночью разбуди, сразу сыграю, а снятые остаются в голове на специальной полочке. Грустно, конечно, ты же вкладывался, годы шли, свой зритель был, он ждал его, как вот «Развод по-мужски». Мы за шестнадцать лет сыграли его 295 раз, а сейчас его из репертуара убрали.

Прочитанную книгу можно с хорошим чувством на полку положить, может быть, потом захочется её перечитать, а спектакль заново не сыграешь. Но я же молодой, ещё будут у меня премьеры.

– Вы легко подхватываете импровизацию партнёра?

– Ой, я люблю шалить, но многое зависит от партнёра, если он со мной совпадает, я подхвачу, во мне это умение есть. «Расколешь» кого-то и сам «расколешься». Я за любые шалости, мне это даже в удовольствие. Мы же живые люди, зритель это понимает, мне кажется, он этого и хочет.


– Какие-то приметы у вас есть?

– Я всегда благодарю роль, которую до меня играл актёр, которого уже нет. Дело его живёт, спектакль дышит. Это всё часть большой семьи. Я перед спектаклем здороваюсь со сценой, рукой к ней прикасаюсь, чтобы связь с театром ощутить. Очень люблю нашу сцену, у нас зал хороший, акустика замечательная. Страшно представить, если у нас будет реконструкция. Всё переделают, а тут ведь были великие наши актёры. Это же всё святое, намоленное. Я для репетиции беру одежду, а она подписана: Лазарев, сапоги подбираю, а там фамилия – Фатюшин, а на другой вещи – Болтнев. Надеваю эти вещи, и сразу такое чувство: «Я не подведу». К этому очень трепетно относишься, гордишься, дорожишь.

– Не могу не спросить про английский сериал «Корона», в котором вы сыграли царя Николая II.

– Был ноябрь, мы с сыном Сашей гуляем, он на санках, раздаётся звонок моего агента: «Лёша, ты что делаешь?» После моего ответа, она мне советует: «Сядь!». И начинает объяснять, что для английского сериала «Корона» нужно сделать фотопробы на роль Николая II. Я отнесся к этому скептически, но после фотопроб увидел, что действительно похож.

Месяц снимался в Лондоне. Сначала нервничал, хотелось сделать всё максимально хорошо, потом сказал себе: «Лёша, стоп! Другие люди, другое место, другая земля, но актёр – ты. Просто работай!» Дело ещё было в том, что я привык, что у нас на площадке режиссёр корректирует твои действия: «Стань сюда, повернись!» Режиссёр этого сериала вообще ничего не говорил. Я спросил: «Может быть, я не так что-то делаю?» А он мне жестом, большой палец вверх, показывает, что всё хорошо! Работа начиналась в девять утра, в пять заканчивалась. У меня было время по музеям походить, по Лондону погулять.

– Родители видели ваши спектакли?

– Да, конечно, не сразу они начали понимать, что это труд, это сложно. А когда родители в зале, и зрители аплодируют, они мною гордятся, улыбаются, всем своим видом показывая: «Это наш сын!»

– Ваш город гордится своим земляком?

– В городе знают, что есть такой житель, который родился здесь, учился, а потом уехал в Москву и стал актёром Театра Маяковского. Когда вышла «Корона», в газете статью обо мне напечатали. У меня нет амбиций, чтобы на здании школы появилась табличка с моим именем. Друзья знают, приезжают, гордятся, а больше мне ничего и не надо.

– У вас десять спектаклей, вы заняты почти каждый день в театре. Это плюс, потому что у актёра должна быть работа, а минусы у этого расписания есть?

– Время, вернее, его отсутствие: репетируешь, потом бежишь сына из школы забрать, дочку из садика, ещё метро в час «пик», но я всегда помню, что этот город принял меня, дал образование, друзей, авторитет, возможность служить в театре и в каком, а я сейчас буду жаловаться, что меня что-то не устраивает.  Ну, и пусть времени мало, зато роль получилась, зритель пришёл и поверил: «Ну, артист, ну молодец!» Если мне это дано, если это пульсирует во мне, значит и дальше надо плыть. Я всё же уверен, начнёшь выражать недовольство, и ответ не заставит себя ждать: или свет во время спектакля погаснет, или на сцене споткнёшься.


–  Часто артисты своих детей занимают в спектаклях. У вашего сына такой опыт уже был?

– Мой сын Александр Алексеевич с двух лет, можно сказать, в театре живёт. Приходишь вместе с ним на репетиции, просишь кого-нибудь за ним присмотреть. Он и в кабинете худрука спал и по цехам гулял, все его зовут к себе. Он знает все мои детские спектакли, все песни, дома сам роли между нами распределяет: «Папа, ты Карабас, я Буратино, а ты Вера (это его сестра, ей четыре года) будешь пиявкой». Когда они с Верой приходят на сказку, держась за ручки, сами идут в зал. Смотришь на них и думаешь: какое счастье, и оно мое. Он уже выходил на сцену в «Мертвых душах», и его голос звучит в спектакле «Симон». Для меня это очень дорого.


Татьяна Петренко, "Театрал"
Источник