(c) Галина Фесенко

В театре им. Вл. Маяковского память хранить умеют. В прошлое здесь пристально вглядываются, отдают ему должное (спектакль «Девятьподесять»), а иногда и воздают по «заслугам» (спектакль «Маяковский идет за сахаром»). В нынешнем сезоне прошлое и вовсе решили реконструировать. Спектакль режиссера Никиты Кобелева «Бердичев» - попытка не переосмыслить, но осмыслить прошлое, восстановить его по фрагментам, отголоскам, обломкам.

Воскресить из небытия для начала пришлось пьесу Фридриха Горенштейна «Бердичев». Написанная для театра, без надежды быть поставленной (автора с мировым именем тогда не печатали), она пролежала на полке почти сорок лет. «Бердичев», вынесенный в название пьесы, город почти мифический, изустный, не существующий сегодня. Есть, конечно, город с тем же названием и на том же месте (в зарубежье, по нынешним границам), но пьеса не о нем. Она о том, кто и что были на этом месте с 1945 по 1975 годы; пьеса имеет хронологию, спектакль следует ей с документальной точностью. «Бердичев» - только по форме пьеса, но по сути – воспоминания автора сценариев «Соляриса» и «Рабы любви», диалогов «Андрея Рублева», прозаика и острослова, отторгнутого своей страной. Известно, что во время войны, уезжая из Бердичева в эвакуацию, его мать умерла в дороге. Горенштейн был отправлен в детдом, а после войны воспитывался в доме сестер его матери – Рахили и Злоты, ставших главными героинями его пьесы-мемуаров. Пьесы многостраничной, густонаселенной персонажами, состоящей волею автора из 3 действий, 8 картин и 92 скандалов.

Тридцать лет уместились в пьесе в трех действиях, в спектакле – в трех с лишним часах. Число картин сократилось на две, число скандалов аж на двадцать четыре, но благодаря умелой инсценировке ни белых пятен, ни зазоров, ни недомолвок в спектакле нет. Тридцать лет, или, как говорят в постановке, «отрезанные годы» воспроизводятся во всех подробностях. В этом заслуга сценографа спектакля – Михаила Краменко, точных до мелочей костюмов Натальи Войновой и дивной музыки Ави Беньямина. «Бердичев» начинается с паузы, которая в старое время зрители обязательно заполнили бы аплодисментами. Аплодисментами художнику. На сцене не воспроизведен, но воссоздан во всех подробностях быт коммунальной квартиры, где нет никакой бутафории. Здесь господствует время, его приметы и предметы: от старого звонка до механической мясорубки, от массивных и уютных шифоньеров и буфетов до портрета Сталина и бюста Ленина. Все предметы подлинные, старые, а не искусственно состаренные.

На сцене каждый занят делом, разговоры здесь тоже дело, притом первостепенной важности. Больше всех говорит, ибо умеет мастерски заткнуть рот другим, Рахиль Капцан Не дай Бог попасть «к Рухеле в рот», перемолотит так что век не забудешь, так что лучше с ней «не начинать». Роль Рахиль становится практически бенефисной для актрисы Татьяны Орловой, ибо она затмевает в спектакле всех. В подобных колоритных ролях легко впасть в пародийность, заиграться с акцентами и интонациями, скатиться в эстраду. Умения рассказывать еврейские анекдоты в спектакле о главном городе всех анекдотов недостаточно. Рахиль Татьяны Орловой балансирует на грани, но не идет на поводу у аплодисментов, прерывающих действие.

Здесь варят варенье, готовят из ничего «что-то вкусное», ничего не выбрасывают. Что-то должно оставаться или на черный, или на красный день календаря. Каждый день чем-то выпачкан: скандалы, заботы, крики, гвалт. Вещи берегут не от скупости. Вещи переживают людей, напоминают о них, к каждой вещи в нагрузку идут воспоминания. Отсюда чашки из разных сервизов, стулья из разрозненных гарнитуров, а все вместе – дом. Иногда сумасшедший, всегда уютный, частенько душный, но всегда ждущий. Тикает счетчик (и если «света нету, надо спать»), подсчитывает деньги Рахиль, (мысль как прокормить и выучить детей стучит как часы), обсчитывая сестру. У той, Злотки (прекрасная работа Татьяны Аугшкап) золотые руки – шьет по последней моде. Год за годом меняются на сцене журналы мод и фасоны платьев, Злотка же, кажется, шьет по-старому, но все всегда довольны. Потому и довольны, что так нынче не шьют… Злотка – полная противоположность сестре: причитает, стонет, «писяет глазами». Ссорятся сестры, но ближе и роднее их нет.

(с) Галина Фесенко

Время делает свое дело. Мелькают годы-титры. Меняется интерьер: появляются холодильник, телевизор (вместо пузатого маленького большеэкранный). Дом ветшает, а вещи обновляются. На месте еврейского кладбища разбивают парк, разбивая могилы. Сестры из большой комнаты, перебираются (вытесняются вздорным зятем) в маленькую. Им сулят куда меньшее последнее пристанище. Разбухают ноги. Предают руки. И вот уже коржик нужно размачивать в чае. Меняется облик сестер, а головы - светлые и не потому что седые.

Время нельзя пережить. В нем можно только выживать, как это делают персонажи пьесы. Им некому помочь. На память, как на помощь, приходят лишь воспоминания: добрые «памятки» помогают пережить трудности, горькие учат ценить момент. А есть ведь и память сердца, оно тоже стучит без умолку. Все хорошее остается в прошлом. День за днем. Хорошо не будет, будет, как в том анекдоте «так плохо», или «ТАК плохо». Только памятью и можно остановить прекрасное мгновенье, пережить его вновь, обманув время. «Бердичев» умирал в спектакле год за годом, как день за днем умирает человек. Суть спектакля проста: если не остается ничего кроме жизни (- Какой? - Никакой!), то и надо жить. Жить, помня, и, чтобы было, что вспомнить и чтобы помнили. И поменьше «писять глазами». 

 Эмилия Деменцова, «Комсомольская правда» 

Оригинальный адрес статьи